— А чего уселся-то? Давай, волоки посохи.

— Как же, с дороги не отдохнешь? — с надеждой спросил островитянин. — Поди — шагал без остановки весь день…

— И ночь, и ночь шагал, милок. Ты посохи тащи, а не языком чеши.

Парень ушел и вернулся с двумя резными палками в рост человека, толщиной в руку, обожженными на костре.

— Ну что, начнем помолясь, — сказал калика. Молиться он не стал, а резко кинулся вперед, разя посохом по ногам.

Затворник едва успел подпрыгнуть и тут же сам взмахнул палкой, целясь без особых церемоний в седую голову. От ненужного почтения к старости его давно отучили.

Удар, конечно, прошел мимо, посох бессильно грянул в песок, с солидным гудением взрезав воздух. А калика был уже сбоку, подсекая своим неказистым оружием коленки.

Парень с размаху приземлился на загривок, больно ударившись плечом о трухлявое бревно. Когда восстановилось дыхание и перестали плясать перед глазами разноцветные круги, он услышал:

— Подраспустил тебя Рагдай, движешься, словно утица брюхатая. Ну что, встать сможешь?

Пристыженный поединщик поднялся.

— Зато я все знаки запомнил, и травы… да и про каменья тоже.

— Так уж и все, — прищурился скоморох. — Все только Отец Дружин знает.

— Те, что Рагдай показывал, — поправился парень, с опаской отодвигая ногой свой посох.

— Накормишь, выйдем на бережок с прутком, покарябаешь, что уразумел, — величественно сказал калика. — А я пока сосну маленько.

Совершенно не чинясь он уселся на мешок, размотал обмотки, скинул свои грубые сапоги, распустил веревку, которой была подпоясана рубака, и разлегся. Его незадачливый ученик только покачал головой — буквально через пару мгновений скоморох уже спал со счастливым выражением на лице.

— Нет, человек все же венец природы, — сказал он, направляясь к месту хранения нехитрых припасов. — А наглость — второе счастье.

Не успела вскипеть похлебка, как скоморох оказался тут как тут, посвежевший и улыбчивый.

— Кушать подано, — вяло сказал затворник.

— Чаво? Опять как-то по-поганому говоришь.

— Жрать садись, говорю.

— Жрут только свиньи, да немчура всякая, — наставительно заметил скоморох, орудуя в котле невесть откуда взявшейся костяной ложкой. — А мы трапезничать станем.

Еда, по давно заведенному обыкновению, прошла в молчании, только поскуливали вечно голодные псы, принюхиваясь к соблазнительным запахам.

— А когда Рагдай вернется? — наконец спросил парень, наблюдая с толикой отвращения, как скоморох дает вылизать свою ложку ближайшей собаке.

— То мне неведомо. Зато ведомо, что его затея не удалась.

— Откуда знаешь?

Скоморох степенно и неторопливо поднялся, подошел к воде.

— Видишь?

Волны, тяжелые от зеленоватой тины, бились о подножье крайнего из резных истуканов.

— Водица наступает. Каждым днем пребывает, подтачивает остров, обнимает, душит, подмывает корни…

— И что?

— А то, — скоморох вернулся назад. — Жив супостат наш, сила его растет. А я говорил Рагдаю — остров оборонять надобно, а не ветер шапкой ловить.

— Он что же, должен всю Неву выпить? Как ее остановишь, воду-то?

Скоморох косо на него посмотрел и промолчал.

— А я ничем помочь не смогу?

— Ты-то? — калика смерил его взором с головы до пят. — Можешь решетом воду носить, авось пособишь.

Парень обиженно замолчал, уставившись на волны.

Вода в этом месте островного берега и впрямь вела себя странно. Вернее, она казалась вполне обычной, вот только все остальное вокруг чувствовало ее особенную неправильность.

Собаки никогда не лакали из Невы в этом месте, а в полнолунье частенько садились на песчаном пляже и долго и протяжно выли, принюхиваясь к волнам и щелкая клыками.

Мох на камнях вблизи наступающей воды умирал, стремительно превращаясь в подобие серо-желтой трухи. В зачахшем кусте островитянин недавно нашел покинутое птичье гнездо, в котором копошились пиявки. И что им делать в столь странном месте?..

Проживавшая под могучей корягой ондатра уже давно облюбовала себе местечко на противоположном берегу.

А уж пахло от этих волн совершенно невозможно. Как сказал однажды Рагдай, «могилой тянет». Лучшего выражения не подобрать.

Однако всего этого было мало, чтобы увидеть далеко идущие происки неуловимого демона. Невские берега сами по себе являлись рассадником гнили, плесени, водорослей и дурных запахов. Но калики отчего-то относились к медленному наступлению водицы с плохо скрываемым страхом. Когда случалось им гостить на острове по двое или по трое, собирались под идолом, чертили прутами охранные знаки, что-то бормотали и жгли костры, отсвечивающие странными болотными цветами.

От «нерадивого ученика» требовалось ежеутренне раскладывать напротив воды определенные камни определенным образом. К вечеру они отчего-то оказывались смещенными или поглощенными мокрым песком. Как ни старался он заметить, какая сила смещает камни, все попусту. Да и не хватало терпения часами пялиться на неподвижные булыжники.

— Рагдай, где же ты?

Островитянин обернулся от поглощающей капище водицы и уставился на калику. Такого тона от него он никогда не слышал.

— Священное место погибает, Рагдай. Отзовись…

Руки скомороха бессильно упали вдоль тела. «Если наставник действительно очутился в моем времени, — подумал парень невесело, — то дело плохо. Совсем плохо. Какие уж там демоны… Он и шагу не сможет ступить по улице города двадцать первого века. Или в милицию попадет, или в психушку. Вернее всего — в милицию. Уж больно норовом крут…»

Для лучшего понимания дальнейших событий мы перенесемся мысленно по реке времени в будущее.

Москва.

Век двадцать первый.

Самое его начало. Невзрачное здание серого кирпича… Монументальные псевдоимперские колонны и легкомысленные балкончики, на которых, кажется, не только хватает плюща, а также пары усатых южан с гитарами и серенадами у подъезда. Вокруг течет неспешная столичная жизнь, слегка взбудораженная грядущими муниципальными выборами и слухами о тотальном подорожании то ли мебели, то ли бензина.

В здании находится одна из многочисленных «контор», на которые распался некогда грозный комитет, оберегавший покой социалистической родины.

Не то чтобы данная «контора» была особо засекреченной или одной из самых влиятельных. Скорее нет, чем да. Просто сфера ее интересов была несколько странной, а потому тщательно оберегалась от пристального ока недремлющего журналистского сообщества.

Край завесы таинственности приподнялся над «конторой» несколько лет назад, когда один из «шакалов пера» раскопал информацию о том, что следы канувшего в лету Белого Братства, вернее — его странных вождей, тянутся к невзрачному особняку на окраине столицы, где и теряются.

Излишне любопытный журналист как-то очень быстро очутился в командировке на реке Лене, где в течение двух месяцев, созерцая результаты буйства сезонного паводка, думал о том, куда впредь не следует совать свой нос, а куда можно.

С журнальчиком, тиснувшим репортаж о «комсомольских богах и мессиях» также случилась череда бед — от визита налоговых органов до банальных проблем с арендой помещения. Редактор, взявший на время неудач отпуск, поскучнел и сделался совершенно невосприимчив к материалам на темы о тоталитарных сектах и их взаимодействии с «органами».

На досуге, слушая по телефону жалобы Ленского сидельца и отборные матюги спонсоров журнала, главный редактор вспоминал весьма памятный разговор с энергичными молодыми людьми в штатском.

— Кого вы представляете? — бодро крикнул представитель «неприкосновенной прессы», отбрасывая в сторону кипу документов, принесенных нахально ухмыляющимися дюжими молодцами. — Завтра же в заголовках всех центральных газет появится…

— Не появится, — ласково «успокоил» его бритый под бокс молодчик. — А представляем мы Госбезопасность.

Так и сказал: «Госбезопасность», с прописной буквы.