Невольно следователь вернулся к показаниям Казанова, этого «очевидца» преступления.

«Казанова необходимо повторно и подробно передопросить», — решил Малин.

Придя утром на работу, он тут же вызвал Казанова.

— Я уже давал показания, — заявил тот, не успев даже сесть.

— Это мне известно, — спокойно сказал следователь. — И все-таки… Не лучше ли будет, Казанов, рассказать правду?

— Какую еще правду? Я уже все рассказал в милиции, — возмутился свидетель.

Чтобы не тянуть время, Малин извлек из сейфа платежную ведомость и предъявил ее Казанову.

— Скажите, подпись в получении денег ваша?

— Моя, — растерянно произнес Казанов.

— Часто вам приходилось разгружать овощи на станции «Восстание»?

— Всего один раз. А причем тут разгрузка овощей?

— Не припомните ли, — словно не замечая нервозности свидетеля, спросил следователь, — когда вы закончили разгрузку овощей в тот вечер?

— Мы закончили работу в двадцать три часа, а когда я приехал домой, было уже без пятнадцати двенадцать.

Теперь Малин решил задать Казанову последний, решающий вопрос:

— Следствием установлено, что разгрузку овощей вы производили вечером 6 сентября. В тот же вечер и был ранен Силин, причем на улице Рабочая, в другом конце города. Как же вы, находясь на разъезде «Восстание», в то же время оказались «очевидцем» преступления?

Следователь еще не закончил фразы, как Казанов привстал, глубоко вздохнул и тут же, опустившись на стул, закрыл лицо руками. Несколько минут он молчал, затем взволнованно заговорил:

— Мне нечего сейчас скрывать, Я говорил неправду. Но я очень любил Галину… Володя встал между нами… Я вижу, что для меня выгодней всего сейчас рассказать правду. Да и подозрения были бы на меня тоже, И я все это выдумал… Я виноват и перед вами, и перед Соколовым.

— Вы совершили преступление, Казанов, оклеветав ни в чем не повинного советского человека, да и к тому же вашего товарища.

— Готов ответить перед советским законом, — заявил Казанов, желая быстрее закончить неприятный для него разговор.

— Нет, не только перед законом, но и морально перед своими товарищами.

Так, благодаря усилиям следователя, доброе имя Соколова Владимира было восстановлено, он вновь вернулся в трудовую семью.

Клеветник Казанов предстал перед судом.

Перед старшим следователем прокуратуры республики Горшуновым сидит девушка по имени Татьяна.

Девушка доставлена к следователю в связи с совершенным ею преступлением: она принимала участие в хищении личной собственности граждан.

— Как могло случиться, что вы встали на преступный путь?

Опустив голову, монотонно рассказывает Татьяна, что училась плохо и в конце концов бросила учебу, отказалась работать на строительстве.

— Я общалась с бездельниками, людьми, которые вели праздный, а точнее паразитический образ жизни, они меня научили пить водку.

— Кто же они? — заинтересовался следователь. И Татьяна сообщила, что знает одного субъекта, который вместе с нею и другими любительницами погулять за чужой счет не раз бывал в ресторане и прожигал не одну тысячу рублей.

Путем тщательного допроса следователь выяснил, что этим субъектом был некий Иголкин, заведующий овощной базой.

В бухгалтерии торга следователю сообщили, что на базе, регулярно производятся инвентаризации и никакой недостачи за Иголкиным нет, о чем последнему даже выдали справку.

Все это насторожило следователя, и он сам решил изучить документацию базы.

Рассматривая документы, Горшунов обратил внимание на акт, подписанный Иголкиным, старшим товароведом торга Давлетовым и работницей Филиной. Согласно акту, на базу поступили две партии импортных яблок, и при выборке их оказалось определенное количество гнилых и загнивших. Гнилые яблоки были списаны с Иголкина, а загнившие реализованы по цене от 1 до 4 рублей за килограмм.

«Яблоки действительно портятся в пути, — рассуждал следователь, — но загадочно другое: какое же количеств во яблок продано по цене 1, 3 и 4 рубля, ибо нечестный человек мог реализовать яблоки по 4 рубля, а в документах обозначить их как проданные по 1 рублю». Так у следователя зародилась мысль о возможном хищении денежных средств.

Если версия о хищении правильна, то у Иголкина должны быть сообщники, которые участвовали в составлении фиктивных актов.

После поступления яблок на базу Иголкин пригласил эксперта Петрова, который, осмотрев 10 процентов яблок из всего их количества, определил 7 процентов некачественных яблок, хотя, по заключению других экспертов, таких яблок было всего 0,7 процента.

Следствие установило, что яблоки Иголкин отпускал в магазины в нераспакованных ящиках, а когда обнаруживалась гниль, то ее списывали. Отсюда стало ясно, что яблоки на базе не перебирались. Значит, акт, составленный Иголкиным и его сообщниками о переборке, фиктивен.

Под воздействием улик Иголкин заявил, что знал эксперта Петрова как пьяницу и нечестного человека и что тот составлял фиктивные акты, завышая в них количество испорченных яблок. Это позволяло Иголкину списывать яблоки, извлекая из махинаций немалые прибыли. К «операциям» причастен и старший товаровед Давлетов — мастер составлять фиктивные акты.

— Вот единственное преступление, которое я совершил. Готов нести за него ответственность, — заявил следователю Иголкин. — Больше ни в чем не повинен.

Но следователь решил проверить образ жизни Иголкина, а для этой цели вызвал одну из близких приятельниц Иголкина — Ольгу Гришину.

— Да, я действительно не раз бывала у Иголкина, — заявила Ольга, — мы посещали ресторан «Казань». С нами часто ходил туда Криссер Гриша; говорят, он специалист по вину: из одной бутылки вермута делает три бутылки «хорошей» водной настойки, за что, кажется, сейчас осужден и отбывает меру наказания.

Непременным членом нашей компании был и мужчина с усиками, по имени Аполлинарий. Он даже одной моей знакомой обещал — пьяный, конечно, — купить котиковую шубу. И так встречались мы очень часто. Как правило, сидели до закрытия в ресторане «Казань», а затем перебирались в ресторан аэропорта. Расплачивался за пышные угощения всегда Иголкин. Тамадой обычно являлся Аполлинарий. Он был очень нахален и заявлял: «В нашей гопкомпании Иголкин специалист по фруктам, Криссер — по вину. А я — пом, по реализации наворованных денег».

Следователь все больше убеждался в том, что имеет дело с группой жуликов, растаскивающих народное добро.

При выяснении причин порчи фруктов и овощей было обращено внимание на внутренние акты, составленные Иголкиным и товароведом Давлетовым, в которых указывалось, что количество негодных фруктов определялось комиссией при участии работницы базы Филиной и экспедитора Нажимова.

Вызванная на допрос Филина показала, что она неграмотная, акты подписывала не читая, по просьбе Иголкина. Экспедитор Нажимов сообщил, что при составлении актов он лично не присутствовал, но подписывал их только потому, что какая-то порча фруктов должна быть.

Главный бухгалтер торга заявил, что правильность всех предъявленных Иголкиным актов не проверялась и они, минуя бухгалтерию, попадали в дирекцию; впоследствии акты утверждались, и бухгалтерия беспрекословно принимала их к списанию. И это признали люди, на обязанности которых лежало соблюдение советской законности, инструкций и правил Министерства торговли!

Распоясавшись окончательно, Иголкин по своему усмотрению создавал комиссии. На следствии выяснилось, что дирекция торга не поручала товароведу Давлетову, экспедитору Нажимову и работнице Филиной участвовать в составлении актов на списание фруктов. Но установлено и другое: тот же торг по фиктивным актам этих «комиссий» списывал с Иголкина фрукты, утверждал липовые документы.

В процессе уголовного расследования Горшунов произвел тщательный обыск у Иголкина. Среди изъятых у последнего документов оказалась записная книжка. В ней на одном из листов были записаны четыре имени: Люся, Валя, Марго и тетя Зина. Против каждого имени стояли трехзначные и четырехзначные цифры.