Таким образом, корабли Небогатова располагали всего лишь двумя орудиями, способными тягаться с артиллерией японских броненосцев, и даже из этих двух одно могло стрелять лишь с большими интервалами, а у другого оставалось только четыре снаряда.
Другие русские крупные орудия — два устаревших 12-дюймовых на «Императоре Николае I» и более современные, но меньшие по размеру орудия кораблей прибрежной обороны — могли быть легко «переплюнуты» японцами.
Итак, Небогатов решил сдаться. Подробности произошедшего теперь трудно восстановить в деталях. Конечно же, флагман поднял сигнал о сдаче, а затем другие корабли последовали его примеру, за исключением «Изумруда», скорость которого позволяла ему прорвать окружение и оставить позади японские крейсера, посланные в погоню. Но как глубоко влиял на адмирала командир флагмана капитан Смирнов — не известно, хотя не исключено, что Смирнов, один из наиболее солидных и влиятельных русских капитанов, в данном случае был пессимистом, и он говорил с Небогатовым как раз перед сдачей. Вопрос о том, держал ли Небогатов формальное совещание с офицерами, чтобы получить их согласие (как это прописано в Статье 354), не решен, хотя тому имеется ряд свидетельств. Сам он никогда не допускал этого, возможно, для того, чтобы отвести от своих подчиненных обвинение в подбивании его на «измену».
Ниже следуют показания очевидцев на процессе Небогатова в Военном трибунале, и это лишь малая часть предоставленных свидетельств. Много описаний пришлось исключить из-за их очевидного неправдоподобия, другие — потому что просто не внушали доверия, так как были даны офицерами, больше заинтересованными выставить себя в приглядном свете, чем в самой истине. Например, подозрительно много офицеров заявили, что совещание у Небогатова действительно состоялось, но сами они на нем не присутствовали. И тут не может не впечатлить также число офицеров, которые, по их свидетельству, услыхав о сдаче, в патриотическом раже кричали, что они лучше застрелятся, но почему-то у них для этого не нашлось ни времени, ни смелости.
Машинный квартирмейстер Бабушкин, вступивший на борт «Николая I» в Сингапуре, после того как он ранее принимал участие в обороне Порт-Артура, картину сдачи увидел следующим образом: «В 10 часов утра убедились, что судов наших только пять. В это время слева раздались выстрелы, и эскадра направилась туда. Говорили, что это Рожественский ведет бой с японцами. Но выстрелы прекратились, и Небогатов опять пошел на Владивосток. В этот момент на горизонте показалось однотрубное судно, и наши офицеры и сигнальщики признали его за «Нахимов». Оно шло на 70 кабельтовых от нас, потом на 60, а затем опередило нас. Тогда стали говорить, что это может быть японское судно. Через некоторое время судно повернуло назад, т.к. навстречу ему показались дымки. Мы предположили, что оно испугалось эскадры Рожественского.
В это время за нашею эскадрой появились три японских судна, а суда, что мы приняли за эскадру Рожественского, повернули нам на пересечку, а затем разделились на две части и стали охватывать нас кольцом. Их было 28, и притом новеньких. С «Николая» спросили сигналом, сколько имеется снарядов на других судах. Отвечали, что снарядов крупного калибра мало. Небогатов тогда приказал не стрелять, а повернуть башни в сторону противоположную японским судам и велел и другим судам не стрелять, но с «Орла» в это время нечаянно выстрелили. Японцы открыли по «Николаю» огонь из крупнокалиберных орудий и перестали стрелять только тогда, когда «Изумруд», преследуемый 3 крейсерами, скрылся из виду по направлению к Владивостоку. Когда японцы увидели, что мы не стреляем, они подошли кабельтовых на 20—25.
На «Николае», как говорили комендоры, было еще немного крупнокалиберных снарядов, но они прибавляли, что сопротивляться было все равно бесполезно. У «Николая» была уже большая пробоина, а на жилой палубе вода. Раненых и убитых было человек 30. Шлюпки на «Николае» были все налицо, но все ли целы — не знаю. В это время один из строевых офицеров (фамилии не помню) хотел с помощью матросов взорвать судно, но адмирал, как говорили, запретил топить суда.
Никакого совета офицеров не было, а с мостика кричали, чтобы подняли международный флаг, и был поднят белый. Через несколько минут после этого подошел японский миноносец, взял адмирала и командиров судов и отправился к эскадре адмирала Того. Небогатое был в отсутствии около часа. За это время офицеры разбрелись по каютам, а команда стала выбрасывать вещи. В это время приехал адмирал, а с ним баркасы с японской командой. Все эти баркасы насажали русских и отправили на японские суда. Какой-то чиновник, как передавала команда, открыл винный погреб и началось сплошное пьянство. До сдачи эскадры офицеры других судов на совет не приглашались и совета на «Николае» вовсе не было, так как адмирал был все время на мостике, куда приходил к нему и раненный в голову командир».
Не каждый, конечно, назвал бы две тысячи душ «горсткой храбрецов», но именно так считали военные судьи, заседавшие в Военно-морском трибунале, судившем Небогатова. Адмирал был приговорен к смертной казни, которая была заменена на пожизненное заключение. Впрочем, через некоторое время он был освобожден. Он пережил страшные зимы 1918—1921 годов, но зиму 1922 года он уже не перенес — скончался. Поскольку по натуре своей он был весьма простодушным человеком, не умевшим защищаться от искусных выпадов газетных щелкоперов, он не использовал многих шансов, чтоб защитить свою репутацию. За пределами России его поведение в бою подавалось в еще худшем свете, ибо за одним лишь исключением русские писатели, работы которых были переведены на Западе, имели личные серьезные мотивы, чтобы сделать Небогатова «козлом отпущения». В этом им потворствовал адмирал Рожественский.
Хотя трибунал отказал Небогатову вызвать в суд адмирала Бирилева (ответственного за сопровождение небогатовской эскадры) и устроить с ним перекрестный допрос, в суд был вызван Рожественский, который мог сказать что-нибудь в пользу Небогатова. Рожественский, однако, отказался воспользоваться этой возможностью, исходя из его манеры методично чернить своего бывшего подчиненного. Так, на вопрос, согласен ли он с Того, что у Небогатова не было другого выбора, он ответил, что Того это сказал просто из вежливости. (Эти слова, может быть, отчасти и верные, их лучше бы не стоило говорить, хотя бы потому, что Того делал похожие вежливые замечания и по поводу действий в Цусиме самого Рожественского.) С другой стороны, играя роль трагического героя, готового взять на себя всю ответственность за ошибки своих подчиненных, Рожественский заботился о том, чтобы исключить Небогатова из-под своей защиты.
Вот фрагмент высказывания Рожественского на суде: «Прежде всего я должен сказать, что младшие командиры не должны нести ответственности, поскольку по Уставу полную ответственность несет командир. В этом смысле я считаю, что первым и единственным на этом суде должен быть я и адмирал Небогатов. Все остальные невиновны и сидят здесь, на скамье подсудимых, только по недоразумению».
Однако, если, не положась на мнения других людей, пересмотреть действия Небогатова, возникает совсем другая картина. Он принял командование эскадрой на Балтике, потому что его попросили, и он согласился. А ведь другие отказались. Он быстро и благополучно привел свое соединение на встречу с Рожественским. Его корабли были не в лучшем состоянии, чем у Рожественского, тем не менее он завершил поход с меньшим числом поломок и довольно быстро. Мало того, чтобы набрать для него экипажи, пришлось поскрести, так сказать, «на самом дне», и вот к концу похода эти старики и «сырые» рекруты превратились в совсем небезнадежных и даже боевых моряков.
Небогатов в отличие от Рожественского приучал свои корабли идти в строю ночью с потушенными огнями. Испытывая те же трудности с проведением артиллерийских учений, что и Рожественский, ему все же удалось подтянуть своих комендоров до относительно более высокого уровня («более высокого уровня несовершенства»), чем у Рожественского. В самом деле, в одну из фаз боя его артиллеристы с «Адмирала Ушакова» преподнесли японцам неприятный, весьма разрушительный сюрприз. Присоединившись к главной эскадре, Небогатов услышал только, что ему надлежит следовать непосредственно за лидером. Его советам не следовали, да и не спрашивали. Ему не сообщили о смерти Фелькерзама и что он стал вторым в командовании. Он следовал за лидером во Владивосток. Пятнадцатого он оказался ответственным за пятерку слабеньких медленных кораблей, окруженных двадцатью восемью быстрыми, сильными кораблями врага. Это была ситуация, в которую его втянули. И он сдался.
