Жили они в финских домиках на берегу Черной, остальной личный состав — в палаточном городке за сопками, километрах в пятнадцати. До бункера летали вертолетом 3 минуты или ходили через бухту на буксире. Каждый день!
Бункер в скалах. В нем приборов, как в подлодке, едва протиснешься. К входу-выходу ступенек 20 наверх. Там герметичная дверь. Перед взрывом ее закладывали деревянным брусом, листовым железом, снова брусом, листовым свинцом, а поверх — мешками со щебнем. После взрыва всю эту защиту разбирали для прохода специалистов. Работа каторжная!
На службу и судьбу Константина Александровича выпало два ядерных взрыва.
Незадолго до взрывов весь личный состав эвакуировали из зоны «А». Чтоб ни души! Оставались только подопытные животные на кораблях. Но, говорят, у животных души нет. Вне зоны располагались защищенные наблюдательные пункты. Для командиров. Прочий личный состав надевал противогазы, светозащитные очки и ложился на землю, головой от места взрыва. Да только не все — любопытство брало верх.
Сами ядерные взрывы, и это поначалу немало меня удивило, не оставили в памяти Константина Александровича того приводящего в трепет гнетущего впечатления, какое на всю жизнь сохранилось у большинства очевидцев. Сесь сказал: «Когда нас в сорок первом немцы бомбили — 90 самолетов, это страшнее… А тут сначала слепящая вспышка, потом тянется вверх столб лавы… Вулканы показывают — там лава по склонам катится вниз, а здесь столб ее ползет вверх, потом оседает, и вырастает тот самый «гриб»…
Через 14 часов (!) они уже работали у бункера. Вышка с бомбой испарилась! На акватории Черной с вертолета Сесь увидел: после первого взрыва корабельная мелочь — ее много натащили — погибла вся, тральщик один притопила скала, рухнувшая на корму, более крупные эсминцы остались на плаву. После второго, уже подводного, взрыва, в лагере Петерсон его спрашивал о «Разъяренном»: как там наш? А как командиру ответить? Нет больше кораблей…
«Звезды» и рентгены
Был день, когда ждали приезда на полигон маршала Жукова. Жуков не приехал, но писарь из штаба намекнул: «Ждет тебя, Костя, большая звезда…» Какая «звезда» ждала Константина Александровича, он и сегодня не знает. А неладное почувствовал еще на Новой Земле. До призыва во флот молодой путеец Сесь на пару с товарищем пульман щебня — 60 тонн — за считанные часы разгружал, и это норма. На службе от работы не бегал, и все было в легкую. Тут же узнал, что такое усталость и головокружение…
На Новую Землю Бердяшкина бригада ушла при множестве вымпелов, а вернулась — по пальцам пересчитать. Моряков, похоронивших свои корабли в губе Черной, распределяли затем по всему флоту. Сесь дослуживал на сторожевике СКР-63. Там и услышал, что стали вдруг «валиться» те моряки, кто обеспечивал испытания на акватории у Новой Земли, — с избытком рентген нахватали ребята. Его же будто лишаем обсыпало. Первым забеспокоился командир СКРа, сам повел старшину в госпиталь. Там знатоков по радиации не нашлось, но какую-то микстуру выписали…
Демобилизовался Сесь в звании мичмана. СКР-63 тогда ремонтировался в Северодвинске.
* * *
Главный принцип секретности Новоземельского полигона 50-х, по словам Константина Александровича, звучал так: «свое дело делай, а меж собой не разговаривай. Что и для чего — лучше не знать».
Вот и не знали, чем чревата работа в эпицентре взрыва. Думаю, военные старших званий все же догадывались, но прежде бомба нужна была, и до защиты от радиации руки не доходили. Потому в зону «А» никто без надобности и не лез. А моряки, которыми верховодил старшина Сесь, честно выполняли приказ. Потом сам маршал Жуков объявил им благодарность. Но разве защитят маршальские слова от смертоносного излучения?! Из семерки гребцов первой шлюпки «Разъяренного» только Костя Сесь и выжил. Наверное, благодаря своему недюжинному здоровью, помноженному на крепкую волю.
Что же касается зоны «А», в которой дважды работал Константин Сесь и его товарищи, то она до сих пор считается опасной — настолько прочно впитали земля и скалы радиацию. Там, где когда-то стояла башня с ядерным устройством, сохраняется уровень заражения до 1 миллирентгена в час. Посещать эпицентр ядерного взрыва 1957 года нельзя даже в XXI веке — он по-прежнему значится санитарно-запретной зоной.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Второе солнце стрелка Ворошнина
Николай Васильевич Ворошнин — военный летчик, командир огневых установок, как указано в его летной книжке, а проще — стрелок-радист. Служил в полку дальней авиации — в/ч 40567. Базировался полк на эстонских аэродромах, но летал по всей стране, и очень много. В 1962-м несколько экипажей бомбардировщиков Ту-16 перелетели под Мончегорск. Отсюда ходили они на Север — к Новой Земле и даже дальше, бывали на Диксоне.
«В тот год мы возили на Новую Землю водородную бомбу», — рассказывал Николай Васильевич. Так и сказал — не сбрасывали, не испытывали, не как-то иначе, а именно возили. Хотя слово это как раз и подразумевало испытание.
Какая она из себя, водородная бомба, Ворошнин толком не разглядел. Бомба, которую иначе как «изделие» не называли, размещалась на специальной транспортировочной тележке, под брезентом. Вокруг нее выставили охранение из автоматчиков. Когда тележку подкатили к бомбовому люку, экипаж уже был в самолете. Ту-16 мог взять 9 тонн авиабомб. Здесь же брали одну. Один из пилотов, рассчитывая взлетный вес, сказал тогда: «Тяжелая, зараза!»
Даже на пике ядерных испытаний в СССР водородные бомбы «возили» не каждый день. Я спросил: «Николай Васильевич, волновались?» — «Нет, — ответил он. — И по другим ребятам я этого не заметил».
На задание ушли в паре с другим Ту-16, который считался дублером. Взлетели, легли на курс. Линия его не была прямой: Мончегорск — губа Оленья — Канин нос — Рогачево — «полигон 700». В полигон вошли в расчетное время, без осложнений.
Было это в районе Маточкина Шара. На высоте свыше 10000 метров бомбардировщик «освободился» от «изделия». Плавное снижение его обеспечивали парашюты, точнее, целая их система: сначала открылся один, небольшой, который выдернул еще три, больших по площади, а уже те раскрыли купол основного — свыше 1500 квадратных метров. За этим велось наблюдение из кормовой кабины, и с борта дали на КП очередной кодированный сигнал: парашюты раскрылись.
Уже знали о поражающем воздействии атомной вспышки, пилотскую кабину и кабину стрелка, все иллюминаторы бомбардировщика оборудовали светонепроницаемыми шторками. Шторки закрыли, летчики надели защитные очки…
От момента сброса и до срабатывания взрывного устройства, по словам Николая Васильевича, прошло три или четыре минуты. За это время самолет должен был выйти из опасной зоны поражения. Они ушли километров на сорок…
Второе солнце взошло над Новой Землей ближе к полудню и озаряло все на сотни километров больше минуты. Вскоре летчики уловили специфический запах гари — дымилась обмотка жгутов, скопившаяся пыль и мельчайшие ворсинки между остеклением кабины и защитными шторками. Прошел доклад: «Быстро растет температура — жарко…»
Связались с дублером — там такое же, хотя этот бомбардировщик держался дальше их километров на 10–15.
Ударная волна догнала самолет минуты через полторы. Точнее, волн было несколько. Ощутимее всех ударила первая. Ее летчики даже увидели, когда открыли шторки иллюминаторов: край сферы бледно-голубого свечения — так чудовищная энергия спрессовала воздух — настиг их, когда они удалились примерно на пятьдесят километров от эпицентра взрыва. Машину дико затрясло, барометрические приборы нервно «задергались», но пилоты самолет удержали. За первой волной, с разницей в полминуты, бомбардировщик настигли вторая и третья, хотя и были они уже слабее.
Позже мы с Николаем Васильевичем пытались уточнить, в какой день осени 1962-го все происходило. Я запросил несколько архивов, в том числе и военные, не из всех получил ответ.
