Она все расширялась, расширялась, уже перепрыгнуть ее нельзя было — слишком стала широкая. Остался уназикский на этой стороне, а двое сивукакских на той.
Бывший хозяин стал тогда петь. Снял он рукавицу, крикнул:
— Возьми хоть эту рукавицу, хоть одну! — и бросил. И второй тоже одну рукавицу бросил:
— На, надень хоть это!
Уназикский ушел. А те двое преследователей стали рассуждать:
— Не дойдет он. Здесь на пути в Уназик много трещин. Не дойдет этот мужичок. По дороге погибнет. Хоть и дали мы ему рукавицы, все равно не дойдет.
А уназикский шел, шел, шел. Нет на пути трещин — вот он и идет.
И когда на востоке заалело — ведь осенние ночи очень длинные, — когда рассвело, пришел он в селение Укигйагак[176]. Подошел, увидел ярангу: в Укигйагаке как раз уназикские были. Только что проснулись.
Этот уназикский вошел. Окликнули его — оказалось, человек[177].
— О, входи. Сейчас только мы проснулись, скоро будем есть.
Когда вошел человек — оказывается, это тот, кого зимой унесло; узнали его. Рукава кухлянки обрезаны, по плечи обрезаны, и даже штанины обрезаны: сам в торбасах, а выше ничего нет.
— Ух ты! Ты же пропал с зимы, как тебя унесло, не видели тебя! Где ж ты был?
— Да в Сивукаке был я. Там жил, работал. А весной меня должны были убить. Мол, когда в Сивукак байдары из Уназика соберутся, тогда меня собирались убить. Услышал я это и убежал.
А к тому же, когда этот человек пришел в Уназик, дошли туда слухи с севера: будто те, на севере живущие чукчи, какие-то нукакские, чью байдару ветром унесло, тоже там в Сивукаке причалили. Там, на Сивукаке, высадились эти чукчи. Когда они пришли туда, сивукакские их тоже работать на себя заставили. Всю зиму там провели, в Сивукаке.
А незадолго до того как весна настала, схватили их, повалили и копьями с железными наконечниками вот здесь, во лбу, головы им всем проткнули; так и убили всех, палками голову просверлив, потому что весна приближалась. Один же из них, убитых так, у сивукакского шамана стал духом.
Однажды одна уназикская байдара туда приплыла — просто так, случайно. Сивукакский старшина этому гостю сказал:
— Ты знаешь, этот наш шаман — очень сильный шаман.
Даже дух у него есть — чукча. Тот хоть и говорит, но мы ни слова не понимаем.
Гостя уназикского и правда повели на шаманское пение.
Вошли они, сели, шаман сивукакский и вправду начал тут петь. Запел — появились какие-то птицы, духи разные; потом появился тот дух, чукча[178]. Стал уназикский этот слушать его, а тот говорит:
— Опять я буду говорить, и опять они меня не поймут[179].
Тут ему этот уназикский гость — он-то ведь понял! — и сказал: — Говори, я пойму тебя!
— О! Вот хорошо! Откуда ты?
— Да я уназикский. На байдаре приехал я.
— Мы тоже на байдаре приезжали, причалили сюда. А сивукакские эти, изверги, незадолго до весны головы всем просверлили и всю команду байдарную убили, всех нас убили. Мучители они, изверги. Хоть бы убили, ударив чем-нибудь, или закололи бы. А сверлами этими убивали — очень больно было.
И вот, когда приехал этот уназикский домой, рассказал всем, и на севере там живущим рассказал, землякам тех, с пропавшей байдары, которую они искали. А на будущий год с севера пришло много байдар. Пошли они воевать.
И вот уназикские байдары, и нунлигранские байдары, и кивакские[180], и аванские[181], и еще другие, и северных чукчей байдары — множество байдар туда поплыло.
Когда стали они подходить к Сивукаку — уже яранги должны были появиться, — вдруг остров туманом заволокло. Но сопка их видна, только яранги туманом покрыло.
Тогда они сказали:
— Пусть байдары пристанут к берегу там, у той скалы. Пристаньте и медленно идите к ярангам. Мы же двумя байдарами прямо к причалу пойдем. Когда будем подходить, они с оружием вниз спустятся — ведь они нас знают. С луками, с копьями к нам спустятся. Когда все люди тамошние на берег выйдут, прислушивайтесь. Мы, уназикские, по-волчьи завоем, а сивукакские должны в ответ по-моржиному закричать. Мы, уназикские, когда по-волчьи завоем, они все вместе соберутся, а как станем мы на байдарах подходить, они станут нас ждать, чтобы стрелы в нас пустить. Вы же, когда это услышите, спускайтесь сзади и окружайте всех тех, кто на берегу собрался. Тут вы их и перебьете.
И вот по-волчьи завыли уназикские вместе с чукчами. Тут же и сивукакские им по-моржиному ответили — множество было их.
Тогда старшие из уназикских закричали:
— У-у-у! Как на мясо вы их сейчас убивайте, как охотничью добычу бейте!
Сивукакские и правда спустились к берегу. А уназикские байдары, приблизившись на выстрел из лука, остановились, пока ждали.
А тут грянули с суши уназикские, чукчи, другие люди разные; окружили они стоявших на берегу — куда тем деваться?!
Тут их всех и перебили. Только друзей своих не трогали: когда видели их, отводили в яранги[182].
Так все и кончилось.
И до сих пор сивукакские здешних людей очень боятся. Даже сейчас, когда гостей встречают, вводят в дом, кормят, старики говорят:
— Ешь аккуратно, юноша, смотри не подавись. Если ненароком подавишься — опять из-за тебя вражда будет!
Они уже напуганы, потому так и говорят.
Так я слышал. Что знаю, я вам рассказал.
НУНАГМИТСКИЙ КИТ
Приведено по изданию: Меновщиков 1985. № 56: 125―127. Записал в 1948 г. Г. А. Меновщиков (1985: 520) в селе Наукан от неграмотного охотника Ытаина (1883―1950). Как отметил переводчик, «сказка воспринималась как предание: старики показывали ту яму, в которой их предки вырастили кита». Текст в сказочной форме описывает причину, ход и завершение вражды между прибрежными эскимосами. Очевидно, подобные столкновения были типичными. Действие сказки происходит в крупном эскимосском поселении Наукан на мысе Дежнева в Беринговом проливе. Данное селение к середине XIX в. состояло из девяти кланов, наиболее могущественными из которых были Нунагмит и Мамрохпагмит (соответственно, поселки Нунак и Мамрохпак) (Крупник, Членов 1979: 21). Ранее, как и рисуется в сказании, это были отдельные поселения.
Буквальный перевод этого сказания см.: Меновщиков 1987. № 1: 18―21. Варианты данной сказки см.: Бабошина 1958. № 67: 164―167 (тут примиряющей силой между враждующими сторонами выступили науканцы); Меновщиков 1987. № 1: 25―27 (в данном варианте за женщиной подглядел юноша, а само повествование заканчивается на начале вражды соседних кланов). Данный сюжет служил вдохновляющим и для работы современных уэленских камнерезов (Митлянская, Карахан 1987: 56―65, 112―117).
Наименования населенных пунктов идентифицированы по: Меновщиков 1985: 500505; 1988: 494―498; мифологические сюжеты, связанные у эскимосов китом, рассматриваются в статье М. А. Членова (1981), по мнению которого, кит, не относившийся к главным персонажам мифологии эскимосов, в данном сюжете все же занимает главное место.
У человека две жены[183]. Одна рожает детей, вторая бездетная. Вторая жена отдельно живет. Однажды притворилась она больной. И мужчина даже охотиться перестал — так беспокоился. Дальше порога никуда не отходит, думает, как бы не умерла его вторая жена. Сидит он у землянки, а мимо него девочка-сиротка все бегает да посмеивается. Мужчина даже сердиться стал. А девочка ходит туда-сюда, смеется, поддразнивает его. Не стерпел, бросился за нею, чтобы наказать за насмешки, а девочка-сиротка говорит:
— Что же, прибей! Только я ведь хочу что-то тебе сказать. Поэтому все и хожу около.
