Женщины снуют с узлами, из которых торчит бахрома ковров, свисают рукава одежды и кружева занавесей. Путаясь в меховом, волочащемся по земле пальто, девочка толкает тележку, нагруженную диванными подушками, электрическими настольными лампами, кастрюлями и еще чем-то. Цыган, в надвинутой на глаза фетровой шляпе, в новом смокинге с шелковыми отворотами и в рваных штанах, поспешно катит в центр города пустую тележку. В раскрытых магазинах рыщут по полкам стаи мальчишек. Из подвалов доносится шум падающих ящиков и катящихся бочек.

Среди всей этой суеты странно видеть памятники, свидетельствующие о величии человеческого духа. Их много. Они обступают нас со всех сторон, бронзовые и каменные. Они всюду — в каждом скверике, где звонко шелестят на ветру обледенелые, еще зеленые, листья каштанов; на каждой маленькой площади, даже на такой, где и автомобилю негде развернуться, где немного расступаются перед церковью старинные дома с тяжелыми дубовыми дверьми в витках из кованого железа.

Воин с ружьем наперевес, перешагнув через раненого товарища, устремляется вперед.

Над входом в церковь в нише — обнаженный воин на вздыбленном коне. Под конем распростерся убитый враг, над ним стоит, вытаскивая меч из ножен, другой воин с набедренной повязкой. Латинская надпись гласит: «За родину».

На мраморной гробнице с барельефом лежит, вытянув руки, еще один воин.

Проходим под аркой ворот, мимо развалин старинной базилики, мимо прилепленной к стене дома крохотной капеллы с колокольней, похожей на минарет, и выходим на небольшую центральную площадь. Здесь нас опять встречает каменный обнаженный всадник с мечом.

Долго стоим перед ним, стараясь понять смысл длинной надписи на постаменте.

Вдруг слышим сзади:

— Parlez vous français? (Вы говорите по-французски?) Говорите, да? О, это прекрасно! Я как-то сразу догадался об этом. Будем знакомы. Я бельгиец. Мы — друзья, мы — союзники.

Маленький худощавый старичок, с седыми, закрученными вверх усами, выпячивает грудь, на которой ярко выделяется нашитая полоска материи с густой и длинной черно-желто-красной бахромой — национальные бельгийские цвета.

Он с гордостью и явным удовольствием демонстрирует свою принадлежность к нейтральной нации. Шагает с достоинством, не спеша, четко постукивая стоптанными каблуками.

— Здесь, в Секешфехерваре, прошу вас, полагайтесь на меня во всем. Вам, может быть, нужна квартира? Я вам могу помочь. Тут в одном доме весь этаж свободен. Хозяин — витезь — удрал со всей семьей в Германию. Разрешите, я понесу ваш чемоданчик. Идемте за мной.

Но я удерживаю его:

— Скажите, что это за голый всадник?

— О, вы еще ничего здесь не знаете? Но не беспокойтесь. Мориамэ Бенони, или, как меня зовут тут, Белга-бачи, дядя бельгиец, вам все расскажет. Это памятник тизедик[2] полку гусаров знаменитой венгерской конницы, которая существовала с 1741 года по 1918. А почему гусар голый — об этом есть анекдот. Видите, вот это — ратуша, или, по местному, варошхаза. Памятник стоит как раз против окон налоговой комиссии, поэтому и говорят, что на бедного гусара наложили столько налогов, что он остался совсем голым.

Бенони хихикает в кулачок и, высоко подняв руку, с многозначительным видом вытягивает указательный палец.

— Я тут все знаю. Двенадцать лет живу в Секешфехерваре.

Забавный старик! Но есть что-то грустное, почти жалобное, во взгляде его серо-зеленых глаз, затуманенных очками, повиснувшими на тоненьком носу. И что-то нищенское есть во всей его одежде.

На нем черный, сильно засаленный макинтош и рыжие брюки со многими латками и бахромой внизу. На голове большой зеленый берет с хвостиком на макушке. Женский шарфик узлом завязан на шее, а поверх накручено еще кашне.

— Я вижу, вы всем интересуетесь, — говорит Бенони, заглядывая мне в глаза. — Я вам буду полезен. Здесь очень много старины! О, сколько хотите! Секешфехервар — это в переводе — престольный белый город, когда-то он был столицей государства. Потом пришли турки, а они, знаете, как немцы, — аллес махен капут. Осталась одна церковушка святой Анны, вон та, что прижалась к дому; из нее турки мечеть сделали, дервиши там жили. Видите, я все знаю. Я полюбил этот город. Он стал для меня родным. А вот это, — увлекает нас Бенони в сквер, — обратите внимание, творец Венгрии — святой Иштван.

На высоком гранитном постаменте — бородатый и длинноволосый всадник в плаще; на голове корона, в руке крест — символ апостольской власти. Это, уверяет Бенони, один из величайших политических деятелей и дипломатов своего времени — Иштван из королевской семьи Арпадов. Он основал венгерское государство, распространил и утвердил среди язычников-мадьяр христианство. Потому и причислен католической церковью к лику святых. Между прочим, интересно, — это все историки говорят: Иштван так ненавидел немцев, что попросил королевскую корону не от германского императора, как это было тогда принято в Западной Европе (1000-й год), а от папы римского.

— Однако, — добавляет, хитро подмигивая, Бенони, — желая — о, дипломат! — жить в мире с Германией, он женился на баварской принцессе. А с нею приехала большая свита. И кончилось это тем, что после смерти Иштвана германский император Генрих шестой захватил Венгрию.

— Святого Иштвана вам надо знать, — говорит Бенони поучительно. — Вы его увидите тут на каждом шагу: во всех скверах, на всех площадях; а его корону — на пуговицах, на конвертах, всюду. Это у них герб, эмблема, символ! Но вам нужно к коменданту? Идемте, я вас провожу.

Приосанившись, Бенони направляется к желтозеленому двухэтажному, с балконом в виде раковины, зданию варошхазы. С почтением смотрит он на статуи женщин в тогах, стоящих на капителях, а затем робко проходит мимо часового в сводчатый вестибюль, чуть слышно шагая по кирпичному полу. Непрестанно оглядываясь, он ведет нас по каменной лестнице. Благоговейно задерживается перед стилизованной фигурой божьей матери с младенцем, попирающей полумесяц. «Символ венгерской победы над турками», — шепчет нам. И, наконец, чуть ли не на цыпочках, вводит нас в широкий коридор второго этажа. Стены здесь разрисованы углем — монахи в сутанах и герои в национальной одежде. Во весь простенок аллегорические фрески — магнаты, министры, дипломаты, генералы, а в центре высокий бритый старик в адмиральском мундире — регент Хорти. В глубине композиции две огромных руки. Одна держит шар с восьмиконечным крестом — венгерское право, пальцы другой сложены, как для присяги. Вокруг солнечные лучи, похожие на паутину.

Бенони подмигивает:

— Уй-уй-уй, сколько тут всяких знаменитостей! Больше, чем в жизни! Я вам расскажу забавный анекдот, — посмеивается он в кулачок. — Один иностранец спросил венгра: «Что такое Венгрия?» — «Королевство», — ответил тот. — «А кто у вас король?» — «Короля нет, есть регент, адмирал Хорти». — «Адмирал? Разве Венгрия морская держава?» — удивился иностранец. — «Нет, сухопутная», — сказал венгр. — «А зачем же гросс-адмирал Дениц привозил Хорти в подарок от Гитлера специально построенную яхту?» — «Для катанья по Дунаю». — «А не по Средиземному морю?» — «Возможно». — «А против кого вы воюете?» — «Против России». — «Разве у вас есть к ней территориальные претензии?» — «Нет, — ответил венгр, — у нас больше претензий к Румынии». — «Значит, Румыния тоже ваш враг?» — «Нет, мы с нею в союзе»…

Старик трясется от смеха.

— Вот и поймите вы этих венгров!

Подойдя к дверям, у которых толпится народ, Бенони прикладывает к губам палец.

Бургомистр доктор Кеньереш и только что назначенный военным комендантом молодой капитан принимают посетителей. Переводчица так занята, что у нее нет времени даже к еде притронуться, — ее дочка дремлет в углу с кастрюлькой на коленях. Вопросы у посетителей самые разнообразные и неотложные.

Можно ли открыть парикмахерскую? Имеет ли право хозяин возобновить работу на своей трикотажной фабрике? Что делать с неразорвавшимися снарядами? Долго ли еще будут висеть на рекламных тумбах нилашские плакаты с надписями «Победа или Сибирь?» Нельзя ли завтра же выпустить первый номер газеты на венгерском языке под названием «Új fehérvár»[3]? Когда эмигрантам можно будет уехать на родину — в Чехию, в Югославию? Кому подать жалобу на соседа-мародера? Не напишет ли комендант бумагу, что в монастыре ордена францисканцев солдатам нельзя останавливаться на постой?