— Какое там ушат! — говорит подполковник Бот со вздохом. — Это был целый Ледовитый океан, который обрушился на Венгрию.
— Военный министр Ча́таи и его жена от огорчения отравились, — осторожно вставляет генерал-майор Компош Шандор, тоже почти старик с редкими, зачесанными назад прядями волос, словно гребешком прикрывающими лысину; из чересчур широкого и высокого воротника кителя торчит его длинная, как у гуся, морщинистая шея.
— А я вышел в отставку, — неожиданно произносит Вашархели, и все с чувством облегчения оборачиваются к нему. Тонкая, похожая на гримасу улыбка не сходит с уголков его рта. — Я приносил присягу прежнему правительству, поэтому присягать Салаши не согласился.
В голосе Вашархели звучит нотка, скромно, но явственно подчеркивающая мужественность его поступков.
— Салаши! Это же просто уголовник и сумасшедший! — с юношеским задором восклицает приемный сын генерал-лейтенанта капитан Стои Иштван с круглым курносым лицом, украшенным курчавыми баками и завитыми усиками. — Когда поздно вечером 15 октября я вернулся домой, хозяйка со слезами меня спросила: «Правда ли, что Салаши у власти? Это невозможно!»
Разговор оживляется, становится общим.
Все говорят о Салаши Ференце. Каждый сообщает какую-нибудь подробность. Он вовсе даже и не венгр, а румын. Некоторые либеральные газеты в 1938 году утверждали, что он немец, подделавшийся под мадьяра. Настоящая его фамилия «Салошьян». Он был ничем не примечательным офицером генерального штаба, пока не прославился поданным начальству меморандумом, на котором появилась резолюция: «Займитесь лучше исполнением своих прямых обязанностей». Потом его сняли со штабной работы и послали на строевую. Получив чин майора, Салаши вышел в отставку и много лет занимался разными темными делишками. Несколько раз попадал в тюрьму, а однажды — в лечебницу для душевнобольных. Вполне естественно, что он, наконец, стал руководителем партии «Скрещенные стрелы» и вообразил себя вторым Гитлером. А неудачливые политики Ласло Баки и Ласло Эндре недаром вызвались быть при нем Геббельсами. Деятельность их партии изобиловала ресторанными скандалами и нарушениями общественной морали. Один из офицеров однажды собственноручно избил Салаши так, что тот после этого несколько месяцев лечился… Все же, ободряемый немцами, он смелел с каждым днем и стал даже покушаться на правительство Стояи, которое не вполне удовлетворяло Гитлера. 7 июля 1944 года Салаши пытался устроить государственный переворот, но вмешалась полиция, и ему пришлось удалиться в Шопрон, под защиту немцев. 15 октября немцы привезли его на самолете в Ферихедь, а оттуда доставили на будапештскую радиостанцию, прямо к микрофону… На следующий день Салаши первым делом приступил к ограблению евреев и приказал бросать их с мостов в Дунай. А затем уже было инсценировано принятие им присяги перед короной святого Иштвана, смарагды и рубины которой произвели на него весьма сильное впечатление. Во время этой торжественной церемонии диктор, сообщавший по радио о всем происходившем в королевском дворце, между прочим сказал: «Вспомним, как в июле 1938 года Салаши стоял перед судом». Этим он невольно всем напомнил, что власть в Будапеште, действительно, захватил преступник. Мало того — маньяк, душевнобольной. С утра до вечера он произносил по радио свои речи. Все его выступления — материалы для психиатра. Его лозунги, вроде «Братья, проснитесь от глубокого сна, раскройте свои сердца и карманы» или «Победа или Сибирь», были рассчитаны на таких же глупцов и ненормальных, как он сам. Через несколько дней немцы спохватились и уже не допускали Салаши к микрофону…
Увлекшись этой темой, перебивая друг друга и не скупясь на эпитеты, венгерские офицеры довольно живописно нарисовали образ Салаши и естественно подвели беседу к вопросу: как же этакому авантюристу удалось прибрать к своим рукам армию с ее далеко не глупым и опытным генералитетом?
Генерал-лейтенанта Вашархели этот вопрос ставит в тупик. Теребя на своем кителе золоченые пуговицы с изображением короны святого Иштвана, он обводит коллег ищущим поддержки взглядом и по выражению их глаз понимает, что ответить на такой серьезный вопрос никто не сможет, кроме него самого. Отпивая крепкий вермут из рюмки с брелоком, изображающим парус, он говорит не спеша, обдумывая каждое слово:
— Призывая войска прекратить военные действия против русских, правительство рассчитывало на благоразумие армии, в особенности фронтовиков, и на офицеров первого корпуса, квартировавшего в Будапеште. Но оно не учло результатов фашистской пропаганды, которая началась в армии еще со времен Гембеша. Гембеш — шваб и насажал в военные школы массу молодых швабов из Баранья, Толна, Бичке и из немецких поселений вокруг Будапешта. Так онемечивался офицерский состав армии. Среди него есть не мало людей немецкого происхождения. Чтобы это не бросалось в глаза, они изменяли свои фамилии на венгерские. Например, Бергер — стал Берегфи. Этого генерал-полковника Салаши назначил своим военным министром. Генерал-полковник Ласло Дэжё раньше назывался просто Лаушек. Генерал-лейтенант Майор носил прежде фамилию Майер. Венгерскими войсками, оборонявшими Будапешт, командовал генерал-лейтенант Надь Эсси, из швабского села в Банате. Омадьяренные немцы в сущности управляли почти всей армией, и им, конечно, не трудно было в нужный момент повести часть ее за собой. В Будапеште только дворцовая гвардия и «лудовикаши», кадеты военных корпусов, оказали незначительное сопротивление Салаши. А на фронте некоторые дивизии просто снялись с обороны и отошли в тыл. Лишь наиболее дальновидные венгерские генералы своевременно перешли на сторону русских. Так поступил командующий первой армией генерал-полковник Миклош Бэла, нынешний глава Временного правительства. Его примеру последовал начальник генерального штаба генерал-полковник Вереш Янош, теперь он военный министр. Вереш человек прямой и спокойный. Я с ним часто встречался, когда он был заместителем шефа военного кабинета Хорти. Вы, подполковник, знаете его, кажется, еще с прошлой войны.
— Так точно!! — живо отзывается Бот, слегка приподнимаясь и потирая большие красные руки. — Батарея Вереша поддерживала нас на восточном фронте, на реке Стоход. С нею мы ничего не боялись.
— Нилаши арестовали жену и тещу Вереша и отправили их в Вену, — снова вставляет генерал-майор Компош, поводя плечами.
Он явно отделывается репликами исключительно бытового характера.
— Такие люди, как Миклош и Вереш, — продолжает Вашархели, — не меняют своих убеждений, как перчатки. Вероятно, были глубокие причины для их перехода к русским. Я мало сомневаюсь в их искренности. Миклош ведь англофил по воспитанию и всегда был противником немцев. Но я не могу ему простить, что он ушел к вам один, не взяв с собой всю свою армию. Когда с ним увижусь, я буду ругать его за это. А Вереша мы все знали раньше как человека определенно немецкой ориентации. Достаточно сказать, что сами немцы настаивали на его кандидатуре на должность начальника генерального штаба вместо Сомбатхели, который требовал отвода наших войск из России. Но я видел Вереша летом и был поражен — как он изменился! Он говорил о немцах очень резко, так же как и военный министр Ча́таи. Оба были возмущены их поведением в Венгрии, их грабежами и пренебрежительным отношением к нашей армии. Все же, признаться, я был удивлен, когда по радио узнал, что Вереш перешел к вам. Но вообще, — с горькой усмешкой говорит Вашархели, — я думаю, тогда уже, пожалуй, было трудно что-либо изменить в ходе событий. Да и силен, до сих пор еще силен гипноз Трианона. Я не хочу этим сказать, что наши прежние границы урезаны несправедливо. Пожалуй, и в самом деле мы не в праве претендовать чуть ли не на все наследство австро-венгерской монархии. Кое с чем нам все же трудно согласиться… Но никакой принципиальный вопрос не может оправдать нашего участия в войне. Все мы искренне сожалеем, что потеряли графа Телеки. Он вел истинно мудрую политику мира. Считается, что он застрелился, но мы думаем, что его просто убили немецкие агенты. Он не хотел войны с Югославией, с которой у нас был договор о вечной дружбе, и не допустил бы того, что произошло в Нови-Саду…
