В Женеву приходят вести о том, что после поражения революции, отрекаясь от ее лозунгов, из партии в панике бегут полупролетарские элементы, полумещанская интеллигенция. Причем процесс “таяния” продолжается по мере дальнейшего наступления реакции.
Вливаются же в нее новые силы, усиливается роль передовых рабочих. Вот это-то чудесно, отмечает с удовлетворением Владимир Ильич, считающий, что должна быть сохранена нелегальная организация.
Из Петербурга сообщают о межрайонном собрании рабочих-большевиков. На нем принято решение: создать кружок высшего типа, в котором получали бы теоретическую подготовку пролетарии, способные стать партийными работниками. Ленину пересылают и резолюцию состоявшегося в феврале заседания вновь избранного Петербургского комитета. Главной задачей в данный момент тот считает организацию отпора капиталистам. Петербургский комитет заявляет, что и на нынешней стадии борьбы руководящая роль должна принадлежать социал-демократам.
В эти дни, когда из российской столицы в Женеву уходит резолюция питерских большевиков, Владимир Ильич пишет Горькому: “Я убежден, что партии нужен теперь правильно выходящий политический орган, выдержанно и сильно ведущий линию борьбы с распадом и унынием,- партийный орган, политическая газета. Многие россияне не верят в заграничный орган. Но это ошибка... Трудно его наладить, поставить, оживить,- слов нет. Но это надо сделать, и это будет сделано” [60].
Владимир Ильич отправляет письмо 7 февраля 1908 года. И девятнадцать дней спустя он уже держит в руках свежий оттиск “Пролетария” - очередной, двадцать первый номер нелегальной газеты, вышедший уже здесь, в Женеве. Она предупреждает, что с конспиративными запросами и сообщениями следует обращаться исключительно в редакцию, и притом непосредственно, письменно же - в закрытых конвертах. “Настойчиво предлагаем не упускать из виду сделанные указания,- предостерегает “Пролетарий”,- ибо по всем данным видно, что русское шпионство за границей развито чрезвычайно” [61].
Среди мрака реакции, шатаний и распада со страниц “Пролетария” доносится в Россию уверенный голос Ленина: “Мы умели долгие годы работать перед революцией. Нас недаром прозвали твердокаменными. Социал-демократы сложили пролетарскую партию, которая не падет духом от неудачи первого военного натиска, не потеряет головы, не ^влечется авантюрами. Эта партия идет к социализму, не связывая себя и своей судьбы с исходом того или иного периода буржуазных революций. Именно поэтому она свободна и от слабых сторон буржуазных революций. И эта пролетарская партия идет к победе” [62].
Восемь страниц, отпечатанных на тонкой бумаге, содержат материалы о революционном движении в Петербурге и Москве, на Урале и в Латвии, Севастополе, Харькове, Екатеринославе... “Пролетарий” сообщает и о том, как борются в новых условиях российские социал-демократы, как возрождаются разгромленные полицией организации, как налаживается в России издание нелегальной литературы. С каждым днем все более укрепляются конспиративные связи Владимира Ильича с Россией. Все больше писем приходит теперь оттуда в Женеву. Доставляют их и кружными путями. “Посылаю Вам бумажку местного издания, для Ильича будет небезынтересно ее видеть, перешлите ему, - просит живущего в Берлине доктора Любека сосланный в Тобольскую губернию социал-демократ. - Интересно Выло бы изложить с Ильичей или с Ильичами кое-какие планы относительно работы в безвременье и застой” [63]. Приложенная ссыльным к письму для Ленина “бумажка местного издания” - это листовка РСДРП “Катастрофа в Рыковской шахте”.
Приходит письмо о положении дел в петербургской организации. Ленин публикует его в двадцать втором номере “Пролетария” - втором изданном в Женеве. Автор сообщает, что в столичной организации все теперь в руках рабочих, что именно они несут ныне на себе всю тяжесть партийной работы, что влияние социал-демократов на массы безусловно растет.
Сообщают из Петербурга о проходивших при закрытых дверях заседаниях верховного суда. Владимир Ильич помещает об этом в “Пролетарии” обширную корреспонденцию. Она рассказывает о суде в российской столице над социал-демократической фракцией II Государственной думы, о том, как осуждены были депутаты на каторжные работы “царскими судьями в отместку за то, что пролетариат России облек их своим доверием, поставив их на ответственный пост выразителей его воли” [64].
Первые женевские номера “Пролетария” с этими сообщениями из России выходят в то время, когда ревизионисты предпринимают попытки пересмотра самих основ марксизма, когда возникают философские течения, направленные против материалистического мировоззрения, осмеивающие революционное движение, призывающие к отходу от политики, прославляющие религиозную мистику.
Во главе нового философского течения, проповедующего богоискательство, богостроительство, стоит А. Богданов. С его сочинениями Ленин начал знакомиться еще в сибирской ссылке. Там прочел он книгу Богданова “Основные элементы исторического взгляда на природу”. В тогдашней позиции Богданова были истоки его сложившейся в дальнейшем антимарксистской философской концепции. Четыре года спустя Ленин впервые встретился с ним. И тот подарил ему свой только что вышедший труд “Эмпириомонизм”. Так Богданов назвал свою доктрину. Это разновидность эмпириокритицизма, проповедники которого, как докажет вскоре Ленин, запутались в коренных вопросах мировоззрения и теории познания, отрицали объективное существование материального мира, объективный характер законов развития природы и общества. Сторонники эмпириокритицизма утверждали, что исходят из “опыта”, им его “критической” оценки, понимая, однако, “опыт” кап сумму ощущений или внутренних переживаний субъекта
Познакомившись с “Эмпириомонизмом”, Ленин написал тогда Богданову в Париж и откровенно заявил, что тот “своими писаниями сугубо разубеждает в правильности своих взглядов” [65]. Но летом и осенью 1904 года, в период назревания революционной ситуации, Ленин и Богданов заключили, по словам Владимира Ильича, “молчаливый и молчаливо устраняющий философию, как нейтральную область, блок” [66], и этот блок просуществовал все время революции. Однако летом 1906 года Ленин получил от Богданова третий выпуск его работы. “Прочитав,- вспоминает сейчас Ленин,- озлился и взбесился необычайно: для меня еще яснее стало, что он идет архиневерным путем, не марксистским. Я написал ему тогда “объяснение в любви”, письмецо о философии в размере трех тетрадок... Сии тетрадочки показал я некоторым друзьям (Луначарскому в том числе) и подумывал было напечатать под заглавием: “Заметки рядового марксиста о философии”, но не собрался” [67]. А в эти февральские дни 1908 года приходит в Женеву новая книга - “Очерки философии марксизма”. Сборник только что выпущен петербургским издательством. В нем несколько статей. И все возмущают Ленина. “Нет, это не марксизм...- заявляет он.- Уверять читателя, что “вера” в реальность внешнего мира есть “мистика” (Базаров), спутывать самым безобразным образом материализм и кантианство (Базаров и Богданов), проповедовать разновидность агностицизма (эмпириокритицизм) и идеализма (эмпириомонизм),- учить рабочих “религиозному атеизму” и “обожанию” высших человеческих потенций (Луначарский),- объявлять мистикой энгельсовское учение о диалектике (Берман),- черпать из вонючего источника каких-то французских “позитивистов” - агностиков или метафизиков, черт их поберет, с “символической теорией познания” (Юшкевич)! Нет, это уж чересчур. Конечно, мы, рядовые марксисты, люди в философии не начитанные,- иронизирует Ленин,- но зачем уже так нас обижать, что подобную вещь нам преподносить как философию марксизма! В себя дам скорее четвертовать, чем соглашусь участвовать в органе или в коллегии, подобные вещи проповедующей” [68]. Как жалеет Владимир Ильич, что не опубликовал в свое время три тетрадки, содержавшие критику философских взглядов Богданова! Он пишет родным в Россию, просит разыскать и прислать ему эти тетрадки. Но ни сейчас, ни позднее их уже не обнаружить.
