“Вы, вероятно, окажетесь теперь, в виде исключения и притом крайне редкого, жителем невоюющей страны,- пишет Ленин,- и потому, если только почта от Вас к нам будет функционировать, Вы должны непременно информировать нас и сообщать сведения из газет, кои для нас недоступны. Конечно, только важнейшие сведения (особенно о России).
Сообщите, будут ли у Вас (или есть ли уже теперь) хорошие сношения с Стокгольмом, можете ли пересылать письма, дать адрес для денег из России и т. д.” [76].
По немногим газетам, приходящим сейчас в Поронин, следит Владимир Ильич за тем, как развиваются грозные события. С тревогой, с надеждой ждет он выступления в рейхстаге немецких социал-демократов. Позиция самой влиятельной партии II Интернационала может во многом определить сейчас поведение социалистов других стран. Ибо на эту партию равняются. С нее берут пример.
Утром 5 августа Багоцкий отправляется к поезду за краковскими газетами. С волнением перелистывает страницы. Вот оно - сообщение о заседании германского рейхстага; “Военный бюджет принят единогласно”.
Багоцкий торопится к Ленину.
- Не может быть,- восклицает тот.- Вы, вероятно, неправильно поняли польский текст телеграммы.
Владимир Ильич зовет Надежду Константиновну. Пусть она подтвердит точность перевода. Но все оказывается верно.
- Это конец II Интернационала,- говорит Ленин.- С сегодняшнего дня я перестаю быть социал-демократом и становлюсь коммунистом.
Ленинский вывод о крахе II Интернационала подтверждается событиями ближайших дней. В Австро-Венгрии, где застает Ульяновых война, лидеры социал-демократии не голосуют, правда, за военные кредиты, но только потому, что... распущен парламент.
Одобрение же военных кредитов в германском рейхстаге центральный орган австрийских социал-демократов “Арбайтер цайтунг” восторженно приветствует. Волна шовинизма захлестывает и Францию. И там социалисты в парламенте голосуют за военные кредиты, за введение осадного положения, за установление строжайшей цензуры. Взяться за оружие для “защиты отечества”, прекратить антивоенные демонстрации призывают трудящихся лидеры Бельгийской рабочей партии. И чтобы еще более подчеркнуть единство якобы всех классов перед лицом германской агрессии, глава этой партии - председатель Международного социалистического Бюро II Интернационала Эмиль Вандервельде входит в состав королевского правительства. Открыто шовинистическую позицию занимают также вожди британских тред-юнионов. И лидеры социалистических партий нейтральных стран - Швейцарии, Швеции, Норвегии, Дании, Нидерландов, узнает из газет Ленин, вотировали так называемые мобилизационные кредиты, предназначенные будто бы для “охраны нейтралитета”.
Владимира Ильича убеждают:
- Война продлится не дольше трех -шести месяцев. Но он решительно возражает:
- Да подумайте только! Ведь это борьба величайших империалистических государств, борьба не на живот, а на смерть. Могут ли они признать себя побежденными, не исчерпав всех средств? Раньше каких-нибудь трех лет эта война, наверное, не кончится...
Обстановка в Поронине становится между тем все более напряженной. Объявлена мобилизация. Каждые несколько часов появляются грозные предписания военных властей. “Местное гуральское (горное) население,- расскажет Крупская,- совершенно было подавлено... С кем война, из-за чего война - никто ничего не понимал, никакого воодушевления не было, шли, как на убой. Наша хозяйка, владелица дачи, крестьянка, была совершенно убита горем - у нее взяли на войну мужа. Ксендз с амвона старался разжечь патриотические чувства. Поползли всякие слухи, и шестилетний соседский мальчонка из бедняцкой семьи, постоянно околачивавшийся у нас, таинственно сообщил мне, что русские - ксендз это говорил - сыплют яд в колодцы” [77].
Одурачить местное население стремится не один лишь ксендз. На митинге, где аптекарь, мясник, почтальон, какой-то военный и местный жандарм произносят пламенные речи в защиту “дорогой австро-венгерской монархии”, популярно разъясняется:
- Шпионы - это подосланные нашими врагами темны) люди, которые пытаются убивать нас, отравлять наши колодцы... Они повсюду появляются, делают снимки наших дорог, наших крепостей... Вида они незаметного. Они прокрадываются в квартиры через двери, через окна и все выслеживают! Будьте бдительны. Лишь только заметите каких-либо подозрительных лиц, сейчас же сообщите...
В течение нескольких дней только и слышно: то здесь, то там видели подкрадывавшегося шпиона, но, увы, поймать его не удалось. Под влиянием этих слухов дочка местного крестьянина Франтишека Булы Виктория, помогающая Надежде Константиновне по хозяйству, пишет в поронинскую жандармерию донос на Ленина.
О том, что следует за этим, сообщают записки Крупской: “7 августа к нам на дачу пришел поронинский жандармский вахмистр с понятым - местным крестьянином с ружьем делать обыск. Чего искать, вахмистр хорошенько не знал, порылся в шкафу, нашел незаряженный браунинг, взял несколько тетрадок по аграрному вопросу с цифирью, предложил несколько незначащих вопросов. Понятой смущенно сидел на краешке стула и недоуменно осматривался, а вахмистр над ним издевался. Показывал на банку с клеем и уверял, что это бомба. Затем сказал, что на Владимира Ильича имеется донос и он должен был бы его арестовать, но так как завтра утром все равно придется везти его в Новый Тарг (ближайшее местечко, где были военные власти), то пусть лучше Владимир Ильич придет завтра сам к утреннему шестичасовому поезду. Ясно было - грозит арест, а в военное время, в первые дни войны, легко могли мимоходом укокошить” [78].
Под проливным дождем на велосипеде отправляется Ленин к застрявшему, как и он, в Поронине Ганецкому. Рассказывает о визите жандармского вахмистра:
- Обыск был довольно поверхностный. Дурак, всю партийную переписку оставил, а забрал мою рукопись по аграрному вопросу. Статистические таблицы в ней принял за шифр. Хорошо, что переписку не взял. Там и адреса и другие конспиративные вещи. А жаль рукописи: не закончена, не затерялась бы... Да, в хламе нашел какой-то браунинг, я не знал даже, что имеется... Как думаете, арестуют завтра в Новом Тарге или отпустят?
- Положение неважное,- встревожен Ганецкий.- Глупый жандарм подозревает в шпионаже,- пожалуй, арестуют.
Надо принимать срочные меры.
Ленин телеграфирует в Краков, директору полиции: "Здешняя полиция подозревает меня в шпионаже. Жил два года в Кракове, в Звежинце и 51 ул. Любомирского. Лично давал сведения комиссару полиции в Звежинце. Я эмигрант, социал-демократ. Прошу телеграфировать Поронин старосте Новый Тарг во избежание недоразумений.
Ульянов” [79]
Телеграфирует в Краков и Ганецкий. Он сообщает депутату парламента социал-демократу доктору Зыгмунту Мареку: над Лениным нависла угроза.
Ответы приходят спустя несколько часов. Директор полиции уведомляет жандармского вахмистра, что не имеет каких-либо оснований для обвинения Ульянова в шпионаже. Ганецкому телеграфирует доктор Марек: им предприняты соответствующие шаги. Копии этих телеграмм идут и в адрес старосты Нового Тарга.
И все же с шестичасовым утренним поездом Ленина доставляют в Новый Тарг. Вместе с задержанным жандармский вахмистр Леон Матыщук передает старосте донесение. В нем то, что известно ему о проживающем с 6 мая нынешнего года в Белом Дунайце в доме Терезы Скупень русском подданном Владимире Ульянове:
“Вышеупомянутый Ульянов является литератором и показывает, что из-за политических преступлений вынужден был бежать из России, после чего проживал в Швейцарии, а последние два года пробыл в Кракове и отчасти в Белом Дунайце, куда уезжал на лето. Произведенным расследованием установлено, что вышеупомянутый Ульянов проживал также в предыдущем году в волости Белый Дунаец, где согласно сообщению Виктории Була, дочери Франца из Белого Дунайца, которая в свое время у него служила, у него происходили разные совещания с другими русскими подданными, причем иногда количество их было так велико, что даже сени были переполнены слушателями. С момента объявления мобилизации жители стали с большим вниманием следить за поведением чужих, и начали ходить слухи, что Ульянов, должно быть, шпион, так как он будто ходит на окрестные возвышенности, делает съемки с дорог и т. п.”. Однако сам вахмистр относится к этим слухам критически. И далее сообщает, что “все это - неправда, ни один свидетель этого не показал, а заявляют лишь, что его видели только гуляющим по возвышенностям”.
