— Владелец антикварного магазина на Арбате Губерман. Прослышал, что после покойного остались кое-какие древние вещицы: книжицы, иконы, одним словом, вещи, дорогие сердцу любителя старины. Так вот, они никому не нужны, а я бы хотел их купить у Советской власти… Деньги дам немалые…
Следом за Губерманом пожаловал американский подданный и предложил за егоровскую коллекцию миллион долларов.
Третий день Андрей по поручению Трошина сидел в особняке и описывал вещи покойного. Ему помогали сотрудники Публичной Румянцевской библиотеки: молчаливая, строгая, лет пятидесяти женщина и девушка-хохотунья Катя Жигалова — большеглазая, с тяжелыми косами и смуглым монгольским лицом. Их прислал в особняк по просьбе ревкома директор библиотеки. Предложение Губермана, а потом и американца насторожило Николая и вынудило отказаться от первоначального решения — исполнить волю покойного.
Заключение сотрудниц библиотеки должно было определить судьбу книг. Конечно, еще никто ничего не мог сказать о юридической силе завещания, но они первыми должны были сказать о ценности егоровского наследия. Задание было серьезное и немного таинственное. Это радовало Катю, она была возбуждена необычайностью обстановки. Серафима Максимовна, так звали начальницу Кати, то и дело внушала:
— Ну разве можно так шуметь? Бог знает что могут подумать о вас мужчины…
Катя улыбалась, на какое-то время умолкала, но только на время.
— Вы ведете себя несерьезно, — выговаривала трескучим голосом Серафима Максимовна. — Лучше пишите четче.
А в особняке, несмотря на запреты, звучал девичий голос:
— Неповторимо, прелесть! Нет, вы только посмотрите, товарищ Иванов! Даже представить себе не можете, какие книги вы держали в руках! Это же сокровище!
Иванов подносил книги, слушал Катю, улыбался ей и говорил:
— Смотрите, как бы этими бриллиантами печки не пришлось разжигать!
— Смейтесь, смейтесь! — сердилась Катя.
Список икон получился небольшой, но зато над описью книг пришлось потрудиться: их было около трех тысяч. Серафима Максимовна диктовала все новые и новые названия, имена авторов. Круглым красивым почерком Катя записывала. Она сидела перед стопкой книг, натянув на острые девичьи колени старенькое голубое платьице, бережно брала в руки очередной том и торжественно вслед за Серафимой Максимовной повторяла:
— «Евангелие Хитрово». А вы, товарищ Иванов, знаете, кто украшал эту книгу? Андрей Рублев!
Не дождавшись ответа, она уже взяла в руки следующую книгу:
— Летописи времен Иоанна Грозного. Максим Грек, шестнадцатый век, Кипрские мастера — «Жития святых»…
Перед Трошиным лежала пачка исписанных листов. В комнату вошли Иванов и Катя. Комиссар взял первый лист описи, разгладил его, внимательно прочитал, улыбнулся Кате. Хитровато подмигнул Андрею, обмакнул перо в пузатую чернильницу и размашисто с угла на угол начал писать на заглавной странице описи:
«Руководствуясь революционным правосознанием, от имени Советской власти постановляю: имущество купца Егорова Е. Е., как-то: редкие иконы и древние рукописные книги — считать собственностью Советской власти и до принятия соответствующего закона передать на хранение в Румянцевскую библиотеку. Решение обжалованию не подлежит. Комиссар Н. Трошин».
И поставил число.
Зазвонил телефон. Николай отложил ручку и снял трубку. Говорил Игнатов. Он поздравил Николая с наступающим Новым годом и торжественно сказал:
— Из Петрограда сегодня получен декрет за подписью Ленина об отмене в пользу государства прав на наследование монастырям, церквям, сектам и прочим религиозным учреждениям и общинам.
Трошин просиял. Не подвело его революционное чутье. Еще бы, сам Ленин, Председатель Совета Народных Комиссаров, подтвердил правильность принятого им решения. Сам Ильич!
Американца Андрей Иванов задержал на Хитровке. Задержал просто, без всякой борьбы: Американец был пьян. И очень пригодилась следователю тяжелая запонка с черепом, которую Андрей подобрал в особняке Егорова. Она оказалась веской уликой. Точно установили: купца убил Американец с дружками. По темноте своей взял деньги, кой-какие золотые вещи, но они были копейками по сравнению с коллекцией Егорова.
Снегири
В 1918 году на заседании Совнаркома под председательством В. И. Ленина рассматривался проект Положения о рабоче-крестьянской милиции. Докладывал нарком внутренних дел Г. И. Петровский. Вспоминает Дижбит. Выслушав доклад, Ленин, обращаясь к Петровскому, сказал о том, что необходимо, чтобы наша милиция не имела сходства с полицией. Наша милиция должна быть крепко связана с народом, опираться в своих действиях на честных людей, строго соблюдать советские законы и неукоснительно требовать их исполнения от всех. Сила и авторитет каждого советского учреждения — в тесной связи с народом.
Здесь же была утверждена форменная одежда для работников советской милиции.
Но гражданская война потребовала огромных расходов, поэтому переодеть милицию оказалось не под силу молодой Советской Республике.
Учитывая исключительную важность милиции в укреплении Советской власти, чтобы как-то улучшить материальное положение ее сотрудников, Совет Народных Комиссаров перевел их на военное положение и распорядился выдавать милиционерам красноармейскую форму.
Только в отличие от воинов Красной Армии милиционеры на шинели и гимнастерке с левой стороны груди носили нагрудный знак из белого металла: на красном эмалевом щите, окаймленном дубовыми ветвями, были изображены серп и молот. А под ними был выбит личный номер милиционера. У командиров этот знак был из жёлтого металла и меньшего размера.
Закончилась гражданская война. В 1923 году москвичи увидели первых милиционеров в новой форме. Люди останавливались на улице и подолгу смотрели на постовых. Верно, было на что посмотреть: шапка милиционера, из красного сукна, с черным лакированным козырьком, блестящим ремешком и отворачивающимся затыльником из серого барашка, видна была издалека. Ладно сидела черная бекеша с красным воротником. Черный цвет бекеши символизировал цвет рабочих спецовок, говоря о пролетарском происхождении милиции; красный цвет — революции.
Новая форма была предусмотрена для пеших и конных милиционеров. У пеших — по отлету воротника на красном поле была пристрочена в виде канта неширокая зеленая лента, у конных милиционеров и командиров — желтая (потом лента была заменена кантом). Сотрудники носили однобортный френч с накладными карманами и пятью металлическими пуговицами с серпом и молотом, с красным воротником и петлицами — зелеными у пеших и желтыми у конных милиционеров.
За красивую ярко-красную шапку москвичи любовно стали называть милиционеров «снегирями».
Фуражка у милиционеров была черного цвета с красным околышем, лакированным козырьком и ремешком.
Через некоторое время красный воротник на бекеше и на френче заменили черным. На головных уборах милиционеры носили кокарду с эмблемой: на фоне красного щита правосудия, окаймленного дубовыми ветвями, — серп и молот, символ нерушимого союза рабочих и крестьян.
Были в милиции и другие отличительные знаки. Например, сотрудники Московского уголовного розыска, кроме удостоверения, имели особый значок, который крепился при помощи любого другого значка, какие тогда носили все, с обратной стороны лацкана пиджака. Когда агенту уголовного розыска по ходу операции при задержании преступника нельзя было себя раскрывать, он незаметно показывал постовому или другому работнику в форме свой значок. И тем самым требовал задержать преступника, сам оставаясь незамеченным.
Форменная одежда у милиционеров менялась еще не раз. В 1933 году они носили суконные шлемы, в предвоенные годы надели синие шинели и кубанки, потом шапки-ушанки. Сейчас у советских милиционеров элегантная современная форма. Она удобна и красива.
Навечно в строю
Занятый тысячами неотложных дел, В. И. Ленин постоянно интересовался работой милиции, проявляя отеческую заботу о ее сотрудниках. 31 января 1921 года телеграфист аппаратной Совнаркома отбил телеграмму:
