Полюбила, от срама бледна

от позора таясь, как ракушка.

Прежде чем появлялась она,

появлялось сияние чувства.

Лик закинув до забытья,

вся светясь и дрожа от волненья

словно зеркальце для бритья —

вся ловила его отраженье.

Разбить зеркальце не к добру.

Была милостыня свиданья.

Просияло а аэропорту

милосердье страданья.

Переписка их, свято нага,

вслух читалась на почте.

Завизжала и прогнала,

когда он к ней вернулся пошло.

Он стоял на распутьях пустых,

подбирал матерщину обидную.

Он ее милосердье постиг.

Как ему я завидую!

Городка подурнели черты.

А над нею — как холмик печали

плачет чувство такой красоты!

Его ангелом называли.

ПОХОРОНЫ ЦВЕТОВ

Хороните цветы — убиенные гладиолусы,

молодые тюльпаны, зарезанные до звезды...

С верхом гроб нагрузивши, на черном автобусе

провезите цветы.

Отпевайте цветы у Феодора Стратилата.

Пусть в ногах непокрытые Чистые лягут пруды.

«Кого хоронят?» — спросят выходящие из театра.

Отвечайте: «Цветы».

Она так их любила, эти желтые одуванчики.

И не выдержит мама, когда застучит молоток.

Крышкой прихлопнули, когда стали заколачивать,

как книжную закладку, белый цветок.

Прожила она тихо, и так ее тихо не стало...

На случайную почву случайное семя падет.

И случайный поэт в честь Марии Новопреставленной

свою дочь назовет...

ЦВЕТЫ НА СТВОЛЕ

Как я всегда жалею

эти цветы без веток —

ствол обхватив за шею,

чтоб не сорвало ветром!

Эти цветы-ошейники

так и не разовьются.

Есть в них черты отшельников

даже средь многолюдства.

Есть в них укор внимательный,

детская, что ли, старость?

Смерть — преступленье матери,

если дитя осталось.

Что ты, дитя приюта?

Выплакалась, не надо...

Матери — иуды.

Тернии интернатов.

Зачем из Риги плывут миноги

к брегам Канады, в край прародителей?

Не надо улиц переименовывать.

Постройте новые и назовите.

Здесь жили люди. И в каждом — чудо.

А вдруг вернутся, вспомнив Неву?

Я никогда Тебя не забуду.

Вернее — временно, пока живу.

Поставь в стакан замедленную астру,

где к сердцевине лепестки струятся, —

как будто золотые астронавты

слетелись одновременно питаться.

За спиною шумит не Калинин, а Тверь.

Мы с тобою стоим над могилой твоей.

Я тебя обниму. Я ревную к нему,

кто цилиндром черкнул по лицу твоему.

Молодая спина, соловьиная речь —

как накидки, поэтов снимавшая с плеч!

Ты меня на прощанье собой обручи.

Не забудь только снять с зажиганья ключи

А то впрыгнет в машину, умчит на лету,

точно дверцу, могильную хлопнув плиту.

На спинку божия коровка

легла с коричневым брюшком,

как чашка красная в горошек

налита стынущим чайком.

Предсмертно или понарошке?

Но к небу, точно пар от чая,

душа ее бежит отчаянно.

ЖИВИТЕ НЕ В ПРОСТРАНСТВЕ,

А ВО ВРЕМЕНИ

Н. А. Козыреву

Живите не в пространстве, а во времени,

минутные деревья вам доверены,

владейте не лесами, а часами,

живите под минутными домами,

и плечи вместо соболя кому-то

закутайте в бесценную минуту.

Какое несимметричное Время!

Последние минуты — короче,

последняя разлука — длиннее...

Килограммы сыграют в коробочку.

Вы не страус, чтоб уткнуться в бренное.

Умирают — в пространстве.

ХКивут — во времени.

ХУДОЖНИКИ ОБЕДАЮТ В ПАРИЖСКОМ

РЕСТОРАНЕ «КУС-КУС»

1

Г. Габр. Маркесу

Мой собеседник — кроткий,

баской!

Он челюсть прикрыл бородкой,

как перчаточкою

боксер.

«Кус-кус» на меню не сетует —

повара не учить!

Мой фантастический собеседник

заказывает

дичь.

«Коровы летают? Летают.

Неси.

Короны летают? Но в аут.

Мерси».

А красный Георгий на блюде

летел на победных крылах,

где, как лебединые

клювы,

копыта на белых ногах!

А парочкой на излете,

летая во мраке ночном,

кричали Тристан и Изольда,

обнявшись, как сандвич, с мечом.

Поэты — не куропатки.

Но если раздеть догола,

обломок ножа под лопаткой

сверкнет, как обломок крыла.

А наши не крылья — зонтики

стекают в углу, как китч.

Смакует мой гость: «Экзотика!

Отличнейшая дичь!»

II.

Голодуха, брат, голодуха!

Ухо

а-ля Ван-Гог.

фаршированный вагон

всмятку

пятка,

откушенная у

неочищенная фея

цветочная корзинка Сены

с ручкою моста

ирисы. ......

полисмены в фенах,

сидящих как Озирисы. .

Дебре трехлетней выдержки

1000

150 000 крон

персон

персон

для 3-х

2 фр.

роман без выдержки

Р. Фиш (по-турецки),

шиш с маслом .

хлеб с маслом.

блеф с Марсом.

и

урезки

5000 экз.

. . 450000

2 фр.

1000 000 000 000

«Мне нравится тог гарсон

в засахаренных джинсах с бисером».

Записываем:

«7 Фиат на 150 ООО персон,

3 Фиата на 1 персону»

Иона

сласти власти. . .

разблюдовка в стиле Людовика.

винегрет. .

конфеты «Пламенный привет».

вокальный квинтет. . .

2

миллиона лет

. 30 монет

. . нет

нет

нет

Голодуха, брат, голодуха,

особо в области духа! —

а вместо третьего

мост Александра 111-го. . .188?

Голодуха, брат, голодуха,

особенно в области духа,

от славы, тоски, сластей,

чем больше пропустишь в брюхо,

тем в животе пустей!

Мы — как пустотелые бюсты,

с улыбочкою без дна,

глотаешь, а сердце пусто —

бездна!

«КиЬаетэ (испанск.), Андрюха!»

Ешь неизвестно что,

голодуха, брат, голодуха!

Есть только растущий счет.

А бледный гарсон за подносом

летел, не касаясь земли,

как будто схватясь за подножку,

когда поезда отошли...

Ах, кто это нам подмаргивает

из пищ?

Габр. Маркес помалкивает —

отличнейшая дичь!

В углу драматург рубает

противозачаточные таблетки.

Завтра его обсуждают.

Как бы чего не вышло!..

На нем пиджачок, как мякиш, —

что смертному не достичь.

Отличная дичь — знай наших!

Послушаем, что за спич?

Ш

«На дубу написано «Валя».

Мы забыли, забыли с вами,

не забыли самих названий,

позабыли, зачем писали.

На художнике надпись «сука»,

у собаки кличка «Наука».

«Правдолюбец» на самодержце.

Ты куда, «Аллея Надежды»?

Зачем посредине забора

Иэреченье: «Убей ухажера»?

И, уверовав в слов торжественность

в одиночнейшем из столетий,

кто-то обнял доску, как женщину.

Но это надпись на туалете.

И за»ем написано «Лошадь»

на мучительной образине,

в чьих смычковых ногах заложена

одна сотка автомашины?»

IV.

«Кус-кус» пустеет во мраке,

уносят остатки дичи.

аО'ш».

Но самая вера злющая —

чтоб было бы революцией

название «Революция»

написано на революции!

И, плюнув на зонт и дождик,

в нелетнейший из дождищ

уходят под дула художники —

отличнейшая дичь!

ДОНОР ДЫХАНИЯ

Так спасают автогонщиков.

Врач случайная, не ждавши «скорой помощи»,

с силой в легкие вдувает кислород —

рот в рот!

Есть отвага медицинская последняя —

без посредников, как жрица мясоедная,

рот в рот,

не сестрою, а женою милосердия

душу всю ему до донышка даег —

рот в рот,

одновременно массируя предсердие.

Оживаешь, оживаешь, оживаешь.

Рот в рот, рот в рот, рот в рот.

Из ребра когда-то созданный товарищ,