Московские нетрадиционные медиевисты были в тот период одной из наиболее важных групп оппозиционных интеллектуалов. Их влияние распространялось далеко за пределами медиевистики — и даже исторической профессии в целом. Наряду с А. Я. Гуревичем и Ю. Л. Бессмертным здесь следует назвать Л. М. Баткина, историка итальянского Возрождения и убежденного бахтинца, переехавшего в 1960-е гг. из Харькова в Москву и быстро ставшего одним из наиболее активных участников научных дебатов.

Лидером группы, безусловно, был А. Я. Гуревич. В 1970 г. он опубликовал монографию «Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе»[289], где сформулировал точку зрения, согласно которой социальные и экономические отношения невозможно понять без учета ментальных установок. Тем самым культурная история была не просто реабилитирована, но поставлена в центр глобальной истории. Книга послужила поводом для ожесточенных споров, центральным событием которых должна была стать дискуссия на кафедре истории Средних веков Московского университета. Но странным образом дискуссия прошла за закрытыми дверями, в отсутствие автора и его сторонников: даже оппонентам А. Я. Гуревича было понятно, что открытый спор с нетрадиционными медиевистами мог стать сокрушительным поражением консерваторов. Поэтому они и предпочли, в соответствии с принятым в эпоху стилем поведения, ограничиться обсуждением монографии на закрытом заседании кафедры, о котором могли направить вполне бравурный отчет идеологическому руководству. (Весьма похожая история тогда же произошла, кстати, и с книгой Л. М. Баткина о социальных предпосылках Ренессанса, где он ставил под вопрос традиционную марксистскую концепцию, согласно которой гуманизм был порождением раннего капитализма).

Благодаря этим дебатам авторитет нетрадиционных медиевистов значительно вырос. Они превращались в интеллектуальную силу, которую консерваторы не могли ни изгнать с профессионального поля, ни игнорировать, ни тем более победить в открытой полемике. Поэтому стратегия, избранная доминирующей группой, состояла в том, чтобы отрезать нетрадиционных медиевистов от преподавания и руководства аспирантами (и, конечно, от международных связей) и по возможности скомпрометировать их, внедрив в общественное мнение их образ как «интеллектуалов», «самовыражающихся» (характерное словцо эпохи) в своих сочинениях вместо того, чтобы скромно служить истине, как подобает «профессионалу». Отметим, что подобная стратегия в данном конкретном случае оказалась не слишком эффективной.

Для Ю. Л. Бессмертного присоединиться к группе неофициальных медиевистов было нелегким решением несмотря на то, что развитие его собственной личности и взглядов делало такой шаг единственно возможным. Как верный и восторженный ученик А. И. Неусыхина он тяжело переживал то, что учитель не принял «поворота к ментальностям» и в конфликте доминирующей группы с А. Я. Гуревичем поддерживал консерваторов. Ю. Л. Бессмертный пытался добиться примирения А. Я. Гуревича с А. И. Неусыхиным, считая, что научные разногласия не обязательно должны сказываться наличных отношениях, но в итоге потерпел фиаско и принял сторону первого. В 1970-е гг. Ю. Л. Бессмертный, вслед за А. Я. Гуревичем, обращается к изучению истории средневековой культуры. В этот период его профессиональная репутация, уже весьма высокая после выхода первой книги, заметно укрепляется, и он превращается, по общему признанию академической среды, в одну из ключевых фигур нетрадиционной историографии.

В 1970–1980-е гг. маленькая команда медиевистов с А. Я. Гуревичем и Ю. Л. Бессмертным во главе была весьма активна, практикуя и распространяя «новую историю», равно как и знакомя советского читателя с произведениями историков школы «Анналов». Вместе с А. Я. Гуревичем Ю. Л. Бессмертный издал серию реферативных сборников, сделавших известными в России такие работы, как «Бувинское воскресенье» и «Тройственная модель мира» Ж. Дюби, «Сыр и черви» и «Бенэнданти» К. Гинсбурга, «Монтайю» Э. Леруа Лядюри, «Переосмысливая Средневековье» Ж. Ле Гоффа и т. д.[290] В тот период не могло быть и речи о том, чтобы перевести эти книги (с огромным трудом А. Я. Гуревич добился издания «Апологии истории» Марка Блока), так что именно реферативные сборники играли тогда ту роль, которую сегодня в научной жизни России играют переводы.

Не меньшее значение имели и собственные исследования нетрадиционных медиевистов. Книгой эпохи была, конечно, работа А. Я. Гуревича «Категории средневековой культуры»[291]. Со своей стороны Ю. Л. Бессмертный опубликовал ряд статей в подобном стиле[292]. Однако даже в 1970–1980-е гг., когда интеллектуальное влияние А. Я. Гуревича достигло апогея, научные интересы Ю. Л. Бессмертного отличались некоторым своеобразием. Его привлекали прежде всего феномены, находившиеся на границе между историей культуры и социальной историей. Огромные усилия он отдавал работе над коллективным трудом по истории крестьянства[293], пытаясь по мере сил даже в рамках этого официального издания отразить социокультурную проблематику. Но главной темой его исследований к 1980-м гг. стала историческая демография. Это был период, когда во французской историографии обозначился переход от глобальной истории к микроистории — переход, к которому Ю. Л. Бессмертный отнесся с чрезвычайным вниманием. В особенности на его исторических взглядах сказалась стремительно развивавшаяся в 80-е гг. историческая антропология. Книга «Жизнь и смерть в Средние века»[294] характеризуется сочетанием количественного анализа, мастером которого всегда был Ю. Л. Бессмертный, с реконструкцией ментальных установок, доминировавших в семейной жизни средневековой Франции. При этом анализ ментальных установок выступал в работе не только как самостоятельная исследовательская задача, но и как способ реконструкции социальной истории (на основании изучения демографических представлений Ю. Л. Бессмертный считал возможным восстанавливать недостающие сведения о демографическом поведении). Но вместе с тем для подхода Ю. Л. Бессмертного к исторической демографии характерно внимание к индивидуальным и даже исключительным случаям, которые источники иногда позволяли обнаружить[295]. По-видимому, демографический материал привлекал Ю. Л. Бессмертного прежде всего потому, что позволял — естественно, при историко-антропологическом подходе — непосредственно почувствовать тот пласт истории, который касался глубоко личной, эмоциональной жизни людей прошлого, и тем самым в наибольшей степени «гуманизировать» историю. Поэтому не случайно, что путь Ю. Л. Бессмертного от «макросоциальной» истории к «истории индивидов» пролегал именно через занятия исторической демографией.

Эта книга, опубликованная в 1991 г., отражает круг занятий Ю. Л. Бессмертного в 1980-е гг., но вместе с тем предвосхищает проблематику, которая оказалась в центре его внимания в 1990-е гг.

Перестройка для Ю. Л. Бессмертного, как и для большинства советской интеллигенции, была неожиданным событием, о котором невозможно было даже мечтать. Однако он оказался гораздо лучше подготовлен к переменам, чем большинство его коллег, для которых в результате крушения социализма утратила смысл вся многолетняя работа по адаптации к советскому режиму. Именно в этот период старые водоразделы в профессиональной среде приобрели новую актуальность, а конфликты, ранее заглушенные бюрократическим благолепием, бурно выплеснулись на поверхность. Различное поведение в годы горбачевской перестройки разделило традиционных и нетрадиционных медиевистов. В эти годы впервые публично заговорили о наличии двух историографий в рамках советской историографии, всегда стремившейся демонстрировать единство.