Но эти банты быстро вылетели из головы, потому как вернулся отец, подхватил сумку, взял меня за руку и мы пошагали в камеру хранения. Минуя несколько лестниц и длинный переход, похожий на каменный туннель, оказались в зале пахнущим нафталином и пылью. Отец убрал сумку в ячейку, хмурый мужчина в выцветшем синем халате выдал ему металлический номерок, и мы двинулись в обратный путь. Потом калейдоскопом ещё несколько лестниц и залов – и вот мы уже в кафе, стоит за круглым столиком на длинной ножке. Не вспомню сейчас, что ели и пили, но хорошо отложилась в памяти блестящая вазочка, в которой уютно лежали четыре шарика мороженого, политые сверху шоколадной глазурью. Глазурь так приятно контрастировала с белоснежной поверхностью пломбира, так ласкала взгляд, что я долго не мог решиться начинать есть эдакое чудо.
После кафе мы вернулись в зал ожидания. Из слов отца я понял, что самолёт будет готов не ранее, чем через несколько часов. В связи с этим я получил на руки целую горсть медной наличности на случай «купить чего и не доставать по пустякам» и относительную свободу передвижений в пределах видимости отца. Родитель отгородился от мира «Советским спортом», и я наконец позволил себе то, чего так давно ждал, – я помчался к обзорному окну!
Я нёсся через весь зал ожидания, лавируя между людьми, обходя баррикады из чемоданов и сумок, перепрыгивая вытянутые в проход ноги. Сердце моё стучало, а на лице сама собой расползлась улыбка. И мир казался беззаботным, весёлым, осязаемо светлым.
Уже на финишной прямой я не рассчитал скорость, обходя очередное препятствие, и со всего маху влетел в целую гору вещей. Приземлился на что-то мягкое, под грохот падающих коробок и пакетов, под чей-то удивлённый возглас. Не сразу получилось встать, под ногами расползалось и разъезжалось. Наконец, выбравшись из этой западни, я замер в нерешительности – бежать дальше или всё же как-то повиниться перед людьми, чей скарб я разбросал по всему проходу.
Кто-то засмеялся, кто-то пожурил, кто-то воззвал к современным ценностям. Люди, сидящие тут же, активно включились в действо, радуясь хоть какому-то событию в период тягостного ожидания. Почти каждый посчитал своим долгом отметить моё падение, пусть даже просто покачав головой. Понимая, что уж раз остался, то нужно загладить свой поступок, я стал судорожно подбирать вещи, чувствуя, как горят от стыда уши и щёки. Мне помогали.
Хозяевами вещей оказались немолодые уже мужчина и женщина. Мужчина был одет в коричневый «канцелярский» пиджак с нашитыми заплатками-налокотниками, помятый и с катышками на брюках. Он слабо улыбался, как-то даже жалко, мелко кивал, будто извинялся перед всеми за такое количество вещей. Женщина в простом тёмно-зелёном платье с брошкой-паучком на плече и со строгим клубком волос на затылке, наоборот, была сосредоточенна и сердита, лишь что-то бурчала себе под нос.
А вот их дочкой как раз и оказалась та самая девчонка со смешными бантами, которую я приметил ранее. Она не помогала собирать вещи и вообще не участвовала в происходящем. На ней было не по сезону тонкое пальто в крупную клетку, худое лицо и огромные глаза, которые заставили меня замереть, забыв на мгновение обо всём.
Цвет глаз я не помню, да и не имеет это значения. Главным было то выражение, которое они транслировали окружающему миру. В них я увидел тоску, какую-то глубинную отстранённость, холодное безразличие. Право слово, у кукол был более тёплый взгляд, чем у этой девочки. Я у взрослых никогда не видел таких глаз, а уж у детей и подавно. Не может быть у детей таких глаз, не должно быть.
Девчонка сидела, свесил ноги в красных сандалиях, сложив руки на коленях. Она смотрела куда-то сквозь меня, куда-то за пределы и зала, и аэропорта, и города.
Скажу честно – я испугался. Впервые испугался девчонки, которая была если и не младше, то моей ровесницей. Которая не пугала из-за угла, из темноты, а просто сидела и смотрела даже не на меня.
Но вместе с тем страх этот был из терпимых, из решаемых. Это как перед прыжком в воду с вышки. Я понял, что должен познакомиться. Не знаю почему, что-то такое почувствовал. Это, наверное, на уровне подсознания, на уровне восприятия. У детей ещё не закостенелое миропонимание, незашоренное, без ярлыков.
Я подошёл и поздоровался с ней. Я сказал, что меня зовут Игорь. Я извинился за погром. Пригласил пойти со мной смотреть на самолёты через обзорное окно.
После нескольких секунд молчания я услышал тяжёлый вздох матери девочки. Подошёл её муж в мятом пиджаке, мягко взял меня за плечи. Он как-то несмешно пошутил, увлёк меня в сторону. А я всё смотрел и смотрел на лицо девчонки, которое даже не изменилось за время моего монолога.
И уже потом, вдоволь насмотревшись на самолёты, машинки и человечков, вернувшись к своему отцу, я узнал новое слово – «беженцы». Отец разговаривал с соседом по ряду, они обсуждали новость – где-то в незнакомом мне городе взорвалось что-то промышленное, связанное с атомной энергией. Взорвалось ещё весной, а теперь из опасной зоны эвакуируют людей, потому что жить там стало сложно из-за каких-то болезней. Этих людей расселяют по другим городам, где они всё равно чужие и вообще неизвестно, не являются ли они переносчиками заразы.
А я тут же вспомнил эту девочку. Мне почему-то стало ясно, что именно она с родителями и являются теми самыми беженцами из заразной зоны, что это именно их оторвали от дома и они вынуждены ехать в неизвестность. Хотя нет, это всё я понял намного позже, когда подрос. А тогда мне просто стало жалко эту девочку. Потому что дети выглядят как взрослые тогда, когда у них произошло в жизни что-то очень-очень плохое. А судя по её глазам, она была достойна переживаний за свою судьбу.
Теперь же, спустя много лет, я увидел похожие глаза здесь, в Славинске. Увидел у людей, пришедших на взлётное поле в ожидание вертолёта.
На бровке взлётной площадки сидело несколько человек. Двоих я уже видел здесь сегодня, запомнил. Одним из них был помятый дяденька интеллигентного вида, в плаще и шляпе, он прижимал к груди, словно ценный груз, кожаную папку. Вторым являлся диковато заросший мужик в синей стёганке и в военной серой шапке-ушанке без кокарды. Он в прошлый раз стоял рядом со мной у вертолёта и угрюмо пыхтел ядрёной папиросой, осыпая меня пеплом.
Тут же, рядом с ними, сидели на чемоданах две женщины средних лет с траурно-печальными лицами, обрамлёнными тёплыми шерстяными платками. Они в полголоса переговаривались, качая головами и бросая быстрые взгляды на близкий горизонт.
Чуть поодаль от них, немного в стороне от бетонной взлётки, стоял чудаковато одетый старик с круглым рюкзаком подле ног. Чёрная морская шинель его была перетянута цветастой шалью, словно портупеей, на голове – вязаная шапочка с помпоном и плохо читаемой надписью «Спорт-88». Из рукавов, как реквизит забывчивого фокусника, свисали на резинках толстые меховые рукавицы. Старик сгорбился, облокотился на резную палку, больше похожую на крюкообразный посох волхвов из мультфильмов про былинных богатырей. Ещё большее сходство с лубочными волшебниками придавала седая до белизны борода, ниспадающая на грудь. Он дремал, прикрыв глаза без ресниц.
Посчитав его местным сумасшедшим, я предпочёл подойти к противоположному концу импровизированной очереди.
Время шло. Со стороны города подтянулось ещё несколько человек, которые заняли места возле нашей ожидающей кучки. Тут же запахло дымом от крепкого табака, зашелестели тихие разговоры.
Я откровенно скучал. Более того, чувствовал себя не в своей тарелке. И то, и другое доставляли мне определённый дискомфорт, от которого я решительно не знал, как избавиться. Я поминутно поглядывал на часы, с досадой отмечая, что стрелки словно замедлили свой ход. Начал было разглядывать окружающих, но наткнулся на откровенно изучающие взгляды и не шибко скрываемые смешки в свой адрес. Смутился, достал почти севший сотовый телефон, открыл приложение с пасьянсом. Впервые в жизни пожалел, что не закачал больше никаких игр, кроме этого нудного перекладывания карт с места на место.
