Тут же он добавлял, что ему предложено взять «моральное наблюдение» за государственным кинематографом и, если он пожелает, поставить какой-нибудь фильм с его участием. Он заинтересовался возможностью сниматься в кино и даже намечал сюжет — Стенька Разин. Однако затея не осуществилась. Характерно, что мечта сыграть Степана Разина, родившаяся уже давно, вновь пробудилась в революционное время.
Шаляпин был полон жажды сыграть много новых ролей, в том числе и не оперного репертуара. Сын певца Б. Шаляпин рассказывал, что отец мечтал воплотить некоторые образы в трагедиях Шекспира, в частности Лира. По словам Ю. Юрьева, он предполагал сыграть Люцифера в «Каине» Байрона и намеревался повторить роль Филиппа в шиллеровском «Дон Карлосе» (в спектакле петроградского Большого драматического театра). Известно, что в ноябре 1918 года он исполнил на вечере, посвященном 100-летию со дня рождения Тургенева, роль Петра в «Певцах». Многие годы мечтал о том, чтобы прочесть на эстраде «Записки сумасшедшего» по Гоголю в редакции Андреева-Бурлака (по очень давнему совету В. Стасова). Таких примеров можно привести немало. Он всегда был полон желания показать себя в амплуа драматического актера. А с годами такие намерения все более усиливались. Видимо, он думал о том, что, если не сможет больше петь, попробует себя на драматической сцене. Другой вопрос, удалось ли бы это ему?..
За первую половину сезона 1918/19 года, то есть с сентября по 31 декабря Шаляпин спел в Мариинском театре в 38 спектаклях. Эту цифру занятно сопоставить с другой: по прежним контрактам он пел в сезон на двух сценах — петербургской и московской — от 30 до 40 спектаклей в год.
Верный своей требовательности касательно тщательной подготовки спектаклей, в которых он занят, Шаляпин добился специальных репетиций «Бориса Годунова» и назначения на этот спектакль дирижера А. Коутса. Что касается «Юдифи», то он переставил спектакль заново, и это сказалось положительно. Он работал с увлечением, как молодой. Е. Кузнецов писал в вышеупомянутой статье: «Творческая неутомимость Ф. И. Шаляпина казалась в эти дни беспредельной. Так, через день после премьеры „Юдифи“ (и данной накануне генеральной репетиции этой оперы) артист репетировал роль князя Гремина в „Евгении Онегине“ и 25 октября 1918 года выступил в этой роли в спектакле Мариинского театра, данном в связи с двадцатипятилетием со дня кончины П. И. Чайковского. Попутно Ф. И. Шаляпин выступил в ряде возобновленных им спектаклей — в „Русалке“, в „Севильском цирюльнике“, в „Лакме“. В день первой годовщины Октябрьской революции Мариинский театр сыграл „Бориса Годунова“, причем Ф. И. Шаляпин ввел в сцене венчания на царство ранее запрещенный цензурой крестный ход с иконами и хоругвями и поставил ранее исключенную из постановки „Сцену под Кромами“».
Стремление привлечь нового зрителя стало одной из первостепенных проблем для Наркомпроса в работе по руководству театрами. Луначарский уделял ей неослабное внимание. С ноября 1918 года значительная часть билетов в Мариинский театр, в особенности в те дни, когда в спектаклях участвовал Шаляпин, стала распределяться бесплатно среди учащихся, красноармейцев, матросов и командиров, а также рабочих Петрограда.
Перед такими спектаклями делалось вступительное слово, и часто в качестве популяризатора оперных произведений выступал А. В. Луначарский. Вступительные слова Луначарского, рассчитанные на слушателя, который, может быть, впервые переступал порог оперного театра, учили понимать величие и красоту классического наследия, облегчали восприятие музыки.
Когда речь шла об операх «Русалка» или «Борис Годунов», оратор напоминал о Пушкине, о том, как его творчество вдохновляло русских композиторов. Когда он делал вступительное слово к «Севильскому цирюльнику», то рассказывал о Бомарше, об идеях французской буржуазной революции и связывал прошлое с настоящим. Участие в спектаклях Шаляпина очень повышало интерес новых слушателей к оперному искусству. Можно смело утверждать, что в ту трудную, героическую пору Шаляпин оказался на передовой позиции борца культурного фронта. И, думается, он вполне осознавал миссию, выпавшую на его долю.
В ноябре 1918 года он был награжден почетным званием народного артиста. В постановлении об этом говорилось:
«Совет комиссаров Союза коммун Северной области постановил: в ознаменование заслуг перед русским искусством даровитому выходцу из народа, артисту Государственной оперы в Петрограде Федору Ивановичу Шаляпину — даровать звание народного артиста.
Звание народного артиста считать впредь высшим отличием для художников всех родов искусства Северной области и дарование его ставить в зависимость от исключительных заслуг в области художественной культуры».
В мемуарах, выпущенных им в Париже в 1932 году, Шаляпин рассказывал, как это произошло.
Во время спектакля для молодых красных командиров (шел «Севильский цирюльник») Шаляпин, занятый во втором акте, пришел в театр к началу спектакля. Луначарский в это время делал вступительное слово. Артиста известили, что нарком просит его выйти на сцену. Луначарский произнес речь, в которой, сказав несколько слов о значении и таланте Шаляпина, в присутствии публики поздравил его со званием народного артиста республики.
Шаляпин произнес ответную речь:
«…Я сказал, что я много раз в моей артистической жизни получал подарки при разных обстоятельствах от разных правителей, но этот подарок — звание народного артиста — мне всех подарков дороже, потому что он гораздо ближе к моему сердцу человека из народа. А так как, — закончил я, — здесь присутствует молодежь российского народа, то я, в свою очередь, желаю им найти в жизни успешные дороги; желаю, чтобы каждый из них испытал когда-нибудь то чувство удовлетворения, которое я испытываю в эту минуту. Слова эти были искренние. Я действительно от всей души желал этим русским молодым людям успехов в жизни. Ни о какой политике я, разумеется, при этом не думал».
Рассказ этот завершен фразой, по-видимому, обязательной для человека, припоминающего в условиях эмиграции о прошлой жизни.
Впрочем, последняя фраза имеет специальное назначение. Вслед за тем Шаляпин рассказывал, что это награждение было истолковано в кругах белой эмиграции как результат прислужничества Шаляпина красным, и он якобы был даже объявлен «тайным агентом ГПУ». Возможно, что такую оценку и дали белые эмигранты награждению. Но когда Шаляпин благодарил за полученное им звание, он был чистосердечен.
В 1918 году он фигурировал в театре только как солист и режиссер, так как некоторые спектакли перестраивались на ходу под его руководством.
В начале 1919 года его положение в театре существенно изменилось. Изживала себя предоставленная театру автономия и вместе с ней отмирала и выборная коллегия, управлявшая театром, так называемый Совет государственной оперы. Вместо Совета была образована директория театра, в которую вошли Шаляпин, дирижер А. К. Коутс, художник А. Н. Бенуа, режиссер П. С. Оленин, музыковед и композитор Б. В. Асафьев. На отдельных заседаниях директории присутствовали И. В. Экскузович и композитор А. К. Глазунов.
Теперь, когда Шаляпин формально становился во главе театра, его участие в жизни оперного коллектива стало особенно активным и содержательным.
Он начал упорную борьбу за повышение дисциплины, заметно расшатавшейся в силу условий времени и в результате нечеткой системы выборного руководства. Одновременно стал выступать за улучшение репертуара. В частности, считал, что при ослабленном составе труппы не все можно оставлять на афише.
В докладе, который он сделал на специально назначенном заседании директории, он выступал как последовательный сторонник национального пути развития Мариинского театра, «флагмана» русского оперного театра, особенно в пору, когда его искусство предназначается самым широким массам. Основу репертуара должно составлять творчество русских композиторов. Что касается произведений композиторов зарубежных, то они должны отбираться с учетом уровня опер, их доходчивости и общественного звучания сюжетов. Доклад не был записан, к сожалению, но сохранились отдельные заметки присутствовавшего на заседании И. В. Экскузовича, и они дают известное представление о некоторых положениях изложенной Шаляпиным программы:
