Конечно, концерт на концерт не приходится, и не всегда зрителю видны все наши актерские переживания. Но себя-то не обманешь: сегодня вышла на сцену вроде бы пустая, поэтому и эмоциональной отдачи не получилось, глубины в пении не было.

Как важно для актера настроиться на выступление, подчинить свою волю, мысли, настроение встрече со зрителем!

М. П. Мусоргский писал, что искусство есть средство для беседы с людьми, а не цель. Поэтому каждый выход актера на сцену — не обыденное дело, он должен быть продиктован чувством ответственности за эту «беседу».Как-то в концерте я получила такую записку: «Тов. Зыкина! Я неотрывно следил за вами все два с половиной часа, пока шел концерт. Разглядывая вас в бинокль, заметил на вашем лице капельки пота. Неужели вы, такой многолетний профессионал, до сих пор волнуетесь на сцене? Ответьте, если сочтете нужным. Инженер из Кокчетава Н. Александров».

К сожалению, я не смогла ответить на этот вопрос, так как прочла записку уже после концерта, дома. Признаться, я искренне завидую тем, кто не волнуется, не переживает за успех дела, за своих родных и близких. Но, наверное, таких людей просто-напросто нет в природе. «Актер, который, входя в театр, не чувствует трепета от того, что где-то здесь, рядом сцена, никогда не станет подлинным актером», — говорил К. С. Станиславский. Не волнуется, как и не ошибается, только тот, кто ничего не делает. А как же не волноваться артисту, человеку творческому! Ведь певец — художник — не пластинка, каждый раз бесстрастно повторяющая свой «номер».

Расщепляя комплекс психологического состояния актера, Станиславский говорил: «Есть волнение творческое, а есть — паническое. Творческим — дорожите, паническое — учитесь побеждать. Победить его можно сосредоточенностью. Если умеете на чем-либо сосредоточить свое внимание в нужный вам момент, значит, научились им управлять».

Некоторые певцы очень боятся, когда к ним на концерт приходят их коллеги по искусству. А я, наоборот, люблю, если в зале актеры, друзья. Тогда у меня появляется какой-то профессиональный азарт. Ведь за каждым моим движением следят зоркие, все знающие и понимающие глаза. А это помогает собраться, взять себя в руки. Мне даже как-то радостно становится на душе, если знаю, что в зале есть хотя бы один такой человек, и я мысленно адресую ему свои песни.

Для меня, как певицы, недосягаемым идеалом в народном пении был и остается Федор Иванович Шаляпин.

Необъятна масштабность дарования сына вятского крестьянина, который стал выражением гениальности русского народа. С. В. Рахманинов говорил, что он пел так, как Лев Толстой писал. К. С. Станиславский, отдавая дань воздействию его могучего таланта на разные виды искусства, заметил, что свою систему он писал с Шаляпина.

Хотя Шаляпин прославил свою Родину прежде всего блестящим исполнением оперных партий, все же у истоков его творчества была народная русская песня. Из нее, как из незамутненного родника, он постоянно черпал силы. Русская народная песня тянула его к себе в самые радостные и самые горестные минуты жизни. Записанные Шаляпиным народные песни навсегда останутся классическим образцом творческого и в то же время бережно-трепетного обращения с фольклором.

Слава не заслонила в нем подвижнического отношения к искусству.

Известно, как волновался этот национальный гений перед каждым публичным выступлением.

Уже добившись всемирной известности, Шаляпин приехал как-то в деревню под Орехово-Зуево. Крестьяне стали просить его спеть. Сначала певец долго не соглашался — боялся требовательности слушателей. А потом решился. Побледневший, взволнованный, вышел на сцену и сказал: «Хорошо. Я буду петь, только вы мне подпевайте». И запел «Дубинушку»…

И полетела песня, наполненная широким дыханием великого певца земли русской.

…Еще не отзвучал очередной шлягер в исполнении модного ансамбля, а в проходе уже выстроились группы пятнадцати-шестнадцатилетних мальчишек и девчонок, чтобы по окончании номера со спринтерской скоростью пронестись с букетами цветов к своим кумирам на сцене.

А «кумиры» в полубоярских кафтанах «а-ля рюс» в первом отделении и в обтягивающих ковбойских костюмах во втором, с огромными бакенбардами, усами и гривами умиленно взирали сквозь темные очки на стихийное проявление всеобщего энтузиазма зала.

Это происходило не так давно на концерте вокально-инструментального ансамбля «Добры молодцы». Выходя из театра, я поинтересовалась у двух приятелей (как выяснилось — девятиклассников), чем их покорили музыканты.

— Это же очень модный ансамбль, — заметил один из них.

— Они работают по мировым стандартам, — вторил ему другой.

Модное исполнение, модный инструментальный состав, модные песни, модные (неухоженные!) прически — и все это под оглушительный, словно при взлете современного сверхзвукового лайнера, грохот электроинструментов.

На алтарь моды новоиспеченные музыканты приносят и зачатки своего таланта, и свой неприхотливый вкус, уродуя тем самым неокрепший вкус юных в основном почитателей. Мода, мода… Зал скандирует, самые разгоряченные головы чуть ли не кидаются на сцену. Тут немало мальчишек и девчонок, которые никогда не понимали и не старались понять серьезной музыки, не видели балета, но зато часто бывали на танцах, где «расширяли» свой кругозор опять-таки под «модную» музыку.

Мода и искусство… Не очень сочетаемые, а часто и вовсе исключающие друг друга понятия. Мода преходяща, скоротечна. Искусство — настоящее искусство! — вечно.

Одно из нынешних проявлений капризов моды — мода на ансамбли, составляемые из «универсалов», которые, считается, умеют и петь и играть. Понять интерес молодежи к такой форме музицирования можно. Коллективная жажда творчества, совместный поиск, разделенное на всех чувство удовлетворения достигнутым — все это влечет в ансамбли юных певцов и исполнителей. Инструментальным стержнем таких коллективов суждено было стать гитаре. Но не той, что издавна была любимицей наших прародителей, очаровательной спутницей прелестных русских романсов, нет! Речь идет об электрогитаре, «пропущенной» через мощные усилители и утратившей свою былую задушевность. В результате гитара из щипкового инструмента превратилась в ударный. Недаром появилась на свет шутка: «Было на Руси нашествие татар, теперь у нас нашествие гитар». Но шутка эта невеселая, много в ней горькой правды.

По примеру «поющих», «голубых» и прочих цветов радуги гитар с катастрофической быстротой стали размножаться самодеятельные вокально-инструментальные ансамблики и оркестрики с интригующими названиями — «Призраки», «Лесные братья», «Черные грифы». И с репертуаром на соответствующем «мировом» уровне — «Одиночество вдвоем», «Ушедший поезд», «Именно та женщина» и др.

И беда, конечно же, не в том, что молодежь музицирует, через музыку стремится к самоутверждению, а в том, что часто ее «творчество» пронизано слепым и бездумным подражанием модным западным, главным образом «битловым», ансамблям при полном забвении своего национального начала. Впрочем, не совсем так. Иногда о нем вспоминают, только не с целью пропаганды русского фольклора и воспитания вкусов слушателей (на то требуется слишком большой труд, а так разучили десяток аккордов — и пошло дело!), а для «модернового» экспериментирования и откровенной спекуляции на нашем бесценном богатстве — фольклоре, взрастившем Пушкина и Гоголя, Глинку и Чайковского, Васнецова и Левитана.

В том самом концерте, с рассказа о котором началась глава, «Молодцы» целое отделение отвели старинным народным русским песням. Прозвучали такие фольклорные жемчужины, как «Утушка», «Выходили красны девицы», «Над полями да над чистыми», «Лучина» и др. Но исполнение всех этих песен без исключения вызвало чувство решительного протеста. Жалкие попытки театрализации, безвкусное подыгрывание и пританцовывание только подчеркнули невосполнимые утраты, нанесенные народной песне произвольным с ней обращением.