Пьеса впервые поставлена в пятницу 24 июня 1661 года и приносит несомненный успех. Труппу тотчас же приглашают к себе герцогиня де Ла Тремуйль, маркиз де Ришелье, суперинтендант Фуке — в замок Во, король — в Фонтенбло. Это окончательное признание.
После провала «Дона Гарсии» Мольер одним ударом выправил положение — вместе с похвалами течет и выручка. Только он один знает, что не достиг еще подлинного своего масштаба. Впрочем, Вольтер говорил, что если бы он не создал ничего, кроме «Урока мужьям», то и тогда заслуживал бы славы великого комического писателя.
XII ЧУДЕСА ЗАМКА ВО
Введение
Лафонтен восхищается:
«Тут на глазах у всех граниты зацвели,
И повернулся бюст на каждом пьедестале,
Где два кудесника прошли.
И те, кто видели, признали,
Что оба мага всё могли
И всей природой управляли.
Волшебники звались Торелли и Лебрен.
Был первый фокусами знаменит своими,
А в замке Во божественная роспись стен
Прославила волшебника второго имя».
[114] Речь идет о великолепном празднестве, которое устроил в честь короля суперинтендант финансов Фуке в своем замке Во-ле-Виконт. Поставив все на карту, зная о наветах дотошного и мстительного Кольбера, безнадежно надеясь вернуть благосклонность Людовика XIV, ослепив его пышностью, Фуке дает в августе 1661 года грандиозный прием. Его поместье не просто роскошно, оно единственное в своем роде. Ни у кого, в том числе и у короля, нет таких прекрасных парков (садовое искусство и его поэзия, предвосхищающие Версаль!). Торелли, великий мастер зрелищных эффектов, занимается фейерверком. По прудам скользят гондолы. В рощах прячутся музыканты, играющие на скрипках, флейтах, гобоях. Огней не сосчитать.
Лафонтен:
«Всё в замке Во взвилось в угоду королю:
Музыка, фейерверк, луна и водометы».
[115] Труппа Мольера, которую тоже завербовали на этот небывалый вечер, ставит новую пьесу:
«ДОКУЧНЫЕ»
«Кажется, — пишет Мольер, обращаясь к читателю, — ни одна театральная затея не осуществлялась столь поспешно, как эта. В самом деле, вряд ли еще какая-нибудь комедия была в двухнедельный срок задумана, сочинена, разучена и представлена на сцене».
Комедию заказал Фуке. Между действиями нужно вставить балеты, потому что король особенно любит танцы и музыку. Но, объясняет Мольер, «так как в нашем распоряжении отличных танцоров было очень немного, то балетные выходы пришлось разделить — решили устраивать их в антрактах, с тем чтобы дать время танцорам переодеться для следующего выступления. А чтобы не разрывать нить пьесы подобными интермедиями, мы решили связать их как можно крепче с ее действием, соединив балет и комедию в одно целое». Мы не можем судить, была ли комедия написана для балета или балет должен был украсить комедию. Да это и не важно. Рождается новый жанр — комедия-балет, призванный услаждать одновременно и взгляд, и слух, и душу. Мольер предвидит это, заявляя (с той чуть заметной улыбкой, которая подчеркивает его милую скромность): «Как бы то ни было, для наших театров это новость, однако некоторые авторитеты древности подобное соединение допускали. А так как комедия-балет всем понравилась, то она может послужить образцом для других произведений, которые будут более тщательно обдуманы».
Спектакль — поставленный под открытым небом, в парке, на ярко освещенных подмостках — начинается прологом, который сочинил Пелиссон, поэт-секретарь Фуке. Мадлена Бежар, изображающая Наяду, очень красивая, полуобнаженная, появляется из раковины и произносит панегирик Людовику XIV:
«Чтоб властелина зреть, чья слава выше меры,
К вам, смертные, сейчас я вышла из пещеры.
Не кажется ли вам, что небо и земля
Чтить новым зрелищем должны здесь короля?
Он хочет, он сказал — и это выполнимо.
Не чудо ли он сам, нам явленное зримо?
Его прекрасный век, исполненный чудес,
Не вправе ль ожидать того же от небес?
Величествен и юн, весь — мужество, учтивость,
Столь нежен, сколь суров, столь строг, сколь щедр на милость,
Умеет Францией он править и собой,
Вести средь важных дел забав высокий строй,
В великих замыслах ни в чем не ошибаться,
Все видеть, понимать, душой делам отдаться;
Кто может быть таким, тот может все. Он сам
Повиновение предпишет небесам —
И термы
[116] сдвинутся, и, чтя его законы,
Дубы заговорят мудрей дерев Додоны.
[117]Простые божества, властители лесов,
О нимфы, все сюда на королевский зов!»
Тут из-за деревьев выходят дриады в сопровождении фавнов и любезных сатиров; они танцуют под звуки гобоев и скрипок, пока прелестная Наяда не уводит их со сцены. Тогда и начинается пьеса. У Мольера не было времени или желания придумывать настоящую интригу во всей ее сложности. Он сочинил комедию-предлог, где все колышется, как листок на ветру, где все легко и приятно, как музыка. Подобная очаровательная, чуть пустоватая легкость, нехватка серьезности несомненно должны обворожить и придворных, и Фуке, натуру слишком артистичную для финансиста, и юного короля, поглощенного своими любовными приключениями и предпочитающего — Мольер это понял — глубокомысленным раздумьям возможность просто поразвлечься в чудный вечер, при свете плошек. Забавляя, Мольер забавляется сам. Он дает волю перу. Он не думает о разыгрывающейся на заднем плане трагедии. Но и присутствующие на спектакле придворные думают о ней не больше: они заняты только своими удовольствиями. Правление Короля-Солнца — самостоятельное его правление — только начинается; и начинается оно молодостью, стремлением к независимости, праву на любовь, жаждой увеселений. Вот почему старый Корнель уже не в моде, не в стиле времени. Все должно искриться радостью, все должны чувствовать себя вызывающе счастливыми и соответственно себя вести! На свой лад и на какой-то момент Мольер тоже воплощает эти настроения парижского общества. Если от него этого хотят, если так нужно, он станет специалистом по увеселениям, поставщиком забав. «Докучные» рождаются из такого сверкания по заказу. Это не столько комедия, сколько ряд сценок, который можно продолжить или сократить по желанию. Некий маркиз рвется к своей красавице, но тщетно, потому что ему мешают назойливые знакомые. И все! Эраст восклицает:
«О боже! Под какой звездою я рожден,
Что в жертву каждый час докучным обречен?
Мне рок их всюду шлет с насмешкою суровой,
И каждый божий день под некой маской новой…»
Первый докучный встречается в театре; уж он-то, конечно, взят из самой жизни. Мольер знает, о чем говорит в этом язвительном рассказе:
«На сцене захотел прослушать пьесу я,
Которую давно хвалили мне друзья.
Актеры начали. Я весь был слух и зренье.
Вдруг, пышно расфранчен, порывистый в движенье,
Какой-то кавалер, весь в кружевах, вбежал
И крикнул: «Кресло мне!» — на весь широкий зал.
Все обернулись вслед шумящему повесе,
И лучшее он нам испортил место в пьесе.
О боже! Неужель учили мало нас?
Мы, грубостью манер блистая каждый час,
На шумных сборищах и в театральном зале
Свои пороки все столь явно выставляли
И глупой подтвердить старались суетой
Все, что соседи в нас считают пустотой!
Меж тем как пожимал плечом я в нетерпенье,
Актеры продолжать хотели представленье,
Но в поисках, где сесть, назойливый нахал
Со стуком пересек весь возмущенный зал
И, несмотря на то, что сбоку место было,
Посередине вдруг поставил кресло с силой,
От прочей публики презрительной спиной
Широко заслонив актеров с их игрой».
