Неподалеку, на плотине, свесив ноги, сидят трое: парень в тельняшке под бушлатом, Явно разыгрывающий «морского волка», второй — в синем берете, а между ними загорелая девчонка лет семнадцати, с осиной талией, в белом свитере. Лешка крепче прижимает себе Веру. Та с напряженным любопытством смотрит на девушку белом свитере. «Тоже скоро выйдет в открытое море. Как поплывет?»— думает она с материнской тревогой.

Зарево на небе затухает. Все дальше уходит суденышко.

Нырнув под чей-то локоть, Лешка очутилась у длинных разграфленных листов с фамилиями принятых на химический факультет.

Сзади напирали, кто-то взволнованно дышал над ухом. Раскрашенная девица с обнаженными плечами радостно вскрикнула рядом.

— Приняли! — и схватила Лешку за руку, словно призывая радоваться вместе с ней.

Фамилии Юрасовой не было. Набрала двадцать четыре балла из двадцати пяти возможных, а ее нет в списках! Лешка побледнела. Она не разрешит поступить с собой так бессовестно, не на ту напали! Вот эта расфуфыря набрала двадцать и нигде не работала, а ее приняли. Перед экзаменами она болтала, что ее отец «имеет крупные личные заслуги». Лешка еще тогда подумала: «Конкурс-то не отцов».

Юрасова выбралась из толпы и воинственно ринулась в приемную комиссию, к секретарю химического факультета. Временно им был назначен недавно окончивший аспирантуру Игорь Сергеевич Багрянцев, и к нему-то в небольшую комнату, заставленную столами и шкафами, влетела Лешка.

— На каком основании меня нет в списках? — грозно спросила она, назвав свою фамилию.

Багрянцев молча, не торопясь, полистал какие-то бумаги, поднял на Лешку серые спокойные глаза:

— Простите, произошла ошибка… Мы не вывесили последний лист, там и ваша фамилия… Вы напрасно так разволновались…

— Хотела бы я посмотреть на ваше олимпийское спокойствие, если бы подобная ошибка коснулась вас, — выпалила Лешка.

К ее удивлению, этот «чиновник», как заранее мысленно она узко окрестила его, покраснел и смущенно провел рукой по очень светлым, почти льняным, гладко зачесанным волосам.

«Все равно молодой бюрократ, — непримиримо решила Юрасова, выходя из комнаты, — все равно…» Но гнев уже улегся, и ему уступило место чувство изумления и радости: она — студентка! Подумать только — студентка!

Утром 31 августа Лешка стояла в коридоре на третьем этаже университета и все еще никак не могла поверить, что это правда, что она действительно студентка, будет слушать лекции, задавать вопросы профессорам, делать опыты в таинственных лабораториях, сейчас скрытых за дверьми. Какой жалкой детской игрой предстали перед ней опыты с Севкой, в сарайчике, когда произошел взрыв.

Лешка коротко подстрижена, на ней белая капроновая блузка, юбка из черного крепа, на ногах черные лодочки на тонком каблуке. Она остро чувствует эту новизну своей внешности, не привыкла еще к ней, даже немного стесняется ее.

Из открытого окна виден город — осеннее буйство красок. Лешка как будто ощущает даже запах реки, совсем не такой, как у моря, а особый, еще чужой, но уже входящий в ее жизнь.

Итак, она — студентка!

Где-то далеко, за тридевять земель, хотя езды туда поездом немногим более ночи, остались Пятиморск, папа с мамой, Виктор, Вера… А здесь все новое.

Вон толпятся студенты у расписания занятий; выходят из профкома, получив направление в общежитие.

Мимо стайкой прошли старшекурсники. Это ясно из разговоров, видно по их, как кажется Лешке, очень умным лицам. Остановились неподалеку. Курчавый лобастый юноша говорит так, между прочим:

— Для научной работы я взял тему «Синтез аминов антрохинонкарбоновых кислот»… Получил девять не описанных в литературе соединений…

У Лешки дух захватило — вот это кислота! Она мысленно пытается повторить: «Антрохи… Нет, не выходит. Не описанных в литературе! Так это ж вклад в науку».

Лешка смотрит на мудрейших с робким обожанием. Неужели и она когда-нибудь сможет так свободно говорить о столь сложных вещах? Вот до нее опять долетело потрясающее:

— Тетраминодиаквокобальтихлорид…

Ну и ну! Язык можно поломать!

Говорят, кафедру разрешается выбирать только к середине четвертого курса. Почему же надо ждать так долго? Неужели выбор нельзя сделать раньше?

Рядом остановился студент в армейской гимнастерке, тоже первокурсник, Павел Громаков. У него худое, скуластое лицо, глубоко сидящие серьезные глаза.

На письменном экзамене по математике Лешке удалось помочь ему, и позже, разоткровенничавшись, Павел рассказал ей, что недавно демобилизовался из армии, что с женой и двухлетним сыном снимают комнату где-то на окраине города.

В день, когда, стало известно, что наш космический корабль возвратился на Землю, Павел, встретив Лешку в библиотеке, схватил ее за руку и, взъерошенный, счастливый, восторженно восклицал:

— Радость-то какая! А?! Вот радость!

Сейчас у Павла в руках студенческая многотиражка. Лешка успела прочитать заголовок: «Тебе, первокурсник!»

— Можно? — спросила она.

Громаков протянул газету.

Весь номер посвящен им. Стихи и статьи, передовица и фотографии. Оказывается, правду говорили, что на каждое место претендовало четверо, что большинство — производственники.

— Павлик! — неожиданно ласково обратилась Лешка к Громакову. — Я тебя очень, очень прошу: подари мне эту газету. Мне она просто позарез необходима…

Громаков смотрит удивленно:

— Да пожалуйста.

Лешка поспешно засовывает, газету в кожаную коричневую папку. «На всю жизнь сохраню…» — обещает она себе.

В дальнем конце коридора промелькнула худощавая фигура декана факультета профессора Тураева. О нем Лешке уже известно многое. И правда и легенды. Видный химик, философ. Говорят, еще и поэт. Или любит поэзию.

— Пошли в большую аудиторию, — предлагает Павел, — там будет собрание.

Большая химическая аудитория полукруглая, как планетарий. Внизу у кафедры — длинная стойка с цветными банками, за ней, возле шести передвижных досок, дверца с надписью: «Демонстрационный музей», а выше этой надписи выведено белой масляной краской: «Список замечательных открытий».

Лешка оглядывается и узнает кое-кого из новичков. Вон крайний слева — Гарик Кодинец, красавчик в расписной шведке. Вплыл в университет неведомо на каких парусах. Ребята, посмеиваясь, прозвали его директором Бродвея. На вопрос одного из них, кто его отец, о и ответил небрежно: «Инженер по мехам». Газированную воду называет «кальвадос».

Правее Павла Громакова — стриженная под мальчишку коротышка Саша Захарова. Она часто подталкивает на переносицу очки без оправы. Но делает это не так, как Алка Звонарева, а словно бы собирается взять себя за маленький вздернутый нос, да, в последнее мгновение раздумав, проносит руку дальше к очкам. На Саше белая шерстяная кофточка с веселыми зелеными крапинками. Будто цыплята забрались в зеленые чернила и потом прошлись по этой кофточке.

Выше Саши восседает Нелли Прозоровская — та самая, что у списков кричала: «Принята!» У нее соломенного цвета волосы до плеч, то ли как у Брижитт Бардо, то ли как у Жанны д'Арк. Прозоровской девятнадцать лет, но обилие косметики делает ее лицо каким-то несвежим. Вчера в очереди к буфету она успела нашептать Лешке, что переписывается с «потрясающим морячком» и что у нее есть «чудный песик, Косточка, ну прямо лапка». Лешка, подумав, что речь идет действительно о собаке, заинтересованно спросила: «А какой масти?» Но выяснилось, что песик — это какой-то «совершенно роскошный парень», художник! Лешке хотелось спросить: «А почему же Косточка?», но она благоразумно промолчала.

На кафедру поднялся декан их факультета, обвел глазами аудиторию. Волосы — темные, на висках — седина. Стал рассказывать, сколько принято на факультет демобилизованных, сколько — производственников и школьников. Потом о стажировке: теперь она будет длиться целый год. И еще новость: получено первоклассное оборудование для каких-то спектральных исследований и введен предмет «Процессы и аппараты химической промышленности».