Кэрри Траш ниже меня и весьма пухленькая. У нее круглое лицо с волевым подбородком, густые брови, на щеках — метки от угрей. Ее короткие черные волосы острижены под каре и заправлены за уши. У доктора Траш круглые карие глаза. Их ясный взгляд избавляет ее лицо от явной заурядности. Думаю, что лет ей примерно столько же, сколько и мне, — чуть за тридцать.

— Почему же, могу, — возразила я, поскольку она ждала от меня какого-то ответа.

Дальше спорить мне не хотелось. Я насыпала в раковину чистящего порошка, намочила губку и начала надраивать фаянсовую поверхность. Губы я сжала в жесткую линию, которая должна была свидетельствовать о моей непоколебимости.

— Позвольте мне обследовать ваши ребра! Ведь они у вас болят, верно? Послушайте, Лили, вы же в кабинете врача!

Я продолжала чистить раковину, но здравый смысл вскоре одолел мою гордость. Я отложила мочалку, стянула перчатки и задрала толстовку.

— Вижу, вам уже оказывали помощь! Сейчас мы это аккуратно отклеим…

Мне пришлось вновь претерпеть всю процедуру ощупывания, чтобы услышать от настоящего врача то же, что и от Маршалла, — ни одно ребро не сломано, но кровоподтек большой и еще поболит какое-то время. Разумеется, Кэрри Траш увидела и старые шрамы. Она болезненно поджала губы, но не стала задавать никаких вопросов.

— Вам сейчас лучше бы воздержаться от работы, — сказала она. — Но мне ясно, что никакие мои увещевания вас не остановят, поэтому продолжайте.

Я недоуменно заморгала. Ничего себе поддержка! Кэрри Траш мне все больше импонировала.

Уборка в городской клинике — задача довольно несносная по причине обилия макулатуры. Бумажки — вот настоящий бич врачебного кабинета. Формуляры в трех экземплярах, платежные квитанции, истории болезней, заключения лабораторных обследований, страховые полисы, листки «Медикэр»[16] и «Медикэйд»[17] — все они разложены стопками где попало. Мне не следовало нарушать целостность этих пирамид, лишь аккуратно перекладывать, протирать под ними пыль, потом возвращать на прежнее место. В кабинете располагаются администратор и секретарша, поэтому передвигаться здесь не легче, чем по минному полю. Приемная и смотровая после него кажутся мне развлечением.

Впервые за три недели мне пришло в голову, что и эти комнаты кто-то убирает между моими еженедельными посещениями. Пока я пылесосила, такая мысль не давала мне покоя. Кто же? Администратор Нита Тайри? Но я не могла даже представить, чтобы она согласилась на такой довесок к своим обязанностям. Мы с ней едва знакомы, но я знаю, что у нее четверо детей, и двое из них совсем маленькие — они посещают детский сад при ОЦШ. Нита уходит домой сразу, как закрывается дверь за последним пациентом, и ее совершенно не волнует, в каком виде она оставляет свой рабочий стол.

Кандидатуру пятидесятилетней медсестры Дженнетт Джинкс я отмела сразу. Неделю назад я стояла за ней в очереди в продуктовом супермаркете и слышала от нее, как и все остальные в радиусе двух метров, насколько же тяжело работать, если твой начальник — женщина, как неразумно поступает по своей молодости доктор Траш, отвергая ее — Дженнетт — накопленный с годами опыт. На этом моменте я переключила внимание на заголовки таблоидов, поскольку их информативная ценность была несравнимо большей.

Следовательно, ежедневную нелегальную уборку в кабинете производила собственноручно доктор Траш. Я сложила в стопку рассыпавшиеся счета. Мне довелось стать невольной свидетельницей того, сколько Кэрри Траш до сих пор выплачивает за полученное образование, и я не могла избавиться от ощущения, что бывают недели, когда ей не по силам платить не только мне, но даже Дженнетт и Ните.

Подобные мысли крутились у меня в голове, пока я мыла шваброй пол, все и везде вытирала и пылесосила вокруг рабочего места доктора. Сама Кэрри Траш в это время сидела за своим столом, на котором из-за вездесущих бумажных кип не оставалось ни дюйма свободного пространства. Добившись того, что все вокруг пусть не заблагоухало, но хотя бы засверкало чистотой, я просунула голову в кабинет, чтобы сказать «до свидания».

— Я сейчас выпишу вам чек, — спохватилась доктор Траш.

— Не надо.

— Что-что? — Она задумчиво потыкала в щеку концом шариковой ручки.

— Не надо. Вы меня осматривали. Будем считать это бартером.

Я знала, что подобное предложение противоречит принципам моей работодательницы, но не сомневалась в его чрезвычайной заманчивости, и оказалась права.

Кэрри Траш радостно улыбнулась и сказала:

— Слава богу! Не надо заполнять никаких квитанций!

— Слава богу, никаких отчислений в налоговую, — ответила я.

Уходя, я ощутила, что между мной, уборщицей, и врачом Кэрри Траш возникли не то чтобы доверительные отношения, но, по крайней мере, зачаточное чувство взаимной благодарности.

Субботний день еле тянулся, а мой ушибленный бок болел все сильнее. Я, словно улитка, ползала по квартире миссис Хофстеттлер, но у нее как раз выдался плохой день, и она не обращала внимания на мою медлительность. Я же задавалась вопросом, каково это — день за днем недомогать и неопровержимо знать, что такое состояние продлится до конца жизни.

Я дала показания в полиции, сидя на стуле очень прямо и делая неглубокие вздохи. Сотрудник, который их записывал, работал, очевидно, детективом, поскольку был одет в штатское. Он назвался Дольфом Стаффордом и заявил, что бесконечно рад со мной познакомиться. Коп то и дело искоса поглядывал на меня, в его нарочитой любезности сквозила жалость. Я поняла, что он тоже посвящен в мои прошлые злоключения, которые мне приходилось везде таскать с собой, подобно Старому Мореходу с извечным альбатросом на шее.[18]

Повествуя о гнусных подробностях истории с куклой и нападении Норвела, я мысленно наткнулась на давнишнюю проблему. Мое прошлое теперь раскрыто — значит, пора уезжать? Раньше я не задумываясь ответила бы «да», но я прожила в Шекспире четыре года — дольше, чем в прочих местах после изнасилования. Впервые в голове промелькнула мысль, а не проще ли было бы пережить все и забыть. И неожиданно эта мысль прочно обосновалась в голове.

Когда Дольф Стаффорд отпустил меня, я тут же отправилась домой, чтобы поскорее лечь, отдав себя на откуп боли. В конце концов, за продуктами можно будет сходить и в воскресенье, и в понедельник. Впрочем, мое нежелание отправляться в магазин было вызвано не только недомоганием. Я знала, что весь город уже слышал о выходке Норвела, и мне вовсе не хотелось там и сям натыкаться на сочувственные или испуганные взгляды.

Кэрри Траш на прощание дала мне несколько таблеток различных болеутоляющих. В прочих обстоятельствах я дважды подумала бы, прежде чем принять тайленол, но сейчас была готова проглотить любые пилюли, лишь бы они принесли облегчение.

Запив на кухне водой две капсулы, я уже собиралась завалиться в постель, как вдруг в дверь постучались. Сначала я решила просто не открывать, но резкий характер этого «тук-тук-тук» свидетельствовал о нетерпении и настойчивости посетителя. Его вторжение и без того немало разозлило меня, поэтому, подойдя к двери и взглянув в глазок, за которым обнаружился один из моих нанимателей, преподобный Джоэл Маккоркиндейл, я окончательно поникла духом и весьма неохотно отодвинула засов на двери.

— Приветствую вас, сестра! — Улыбка на устах священника поблекла, едва он разглядел мои царапины и неловкую позу. — Можно мне войти ненадолго? — Он мудро избрал тактику величавого сочувствия, не моргнув глазом, переступил порог, осмотрел мои скромные хоромы и заметил с неподдельной искренностью: — Прелестно.

Я напомнила себе, что обольщаться не стоит. Искренность — альтер эго нашего пастора. Я не предложила ему стул, и он тоже проглотил это весьма спокойно.