Маршалл одной рукой снял с меня футболку. Он уже видел мои шрамы — этого можно было не бояться. Дрожащими руками я стянула майку с мужчины, язык которого без устали блуждал у меня во рту. Я впервые осязала его нагое тело. Он сдернул с меня бюстгальтер, освободив груди, и устремился осваивать губами новые области.

Я издала тихий стон. Это возрождалась к жизни та часть моего существа, которую я считала полностью атрофированной. Необычность ситуации передалась моим рукам. Не выдержав, я привстала над скамейкой, чтобы снять с себя эластичные шорты. Я стояла перед Маршаллом, он целовал мой живот, а потом его язык скользнул ниже. Всего лишь на мгновение я поставила колено на скамейку, сдернула шорты и услышала, как в темноте шуршат его брюки. Полосы света пролегли по тренированному мускулистому телу, и через секунду Маршалл уже стоял на коленях у края скамейки, а я лежала на спине, переполненная им. Слова, которые он шептал, вызывали во мне чувство счастья, и все прошло просто прекрасно.

Я проснулась с радостью. Это состояние для меня настолько редкое, что я даже не сразу его распознала. Я потянулась на постели, чувствуя в теле какое-то непривычное истощение. При мысли о вчерашней очень усердной тренировке я довольно ухмыльнулась, а потом решила, что не стоит сегодня тащиться в «Телу время»: достаточно отжиманий на дому.

Я включила кофеварку, пошла в тренировочную комнату и там энергично отжалась от пола пятьдесят раз. Затем я так же быстро приняла душ, а после него облачилась в джинсы свободного покроя и футболку — свою обычную рабочую одежду. Мне никогда не понять, каким образом женщины, надевая джинсы в обтяжку, собираются драться в них, если придется, или заниматься уборкой.

Я сходила за газетой, а потом уселась завтракать хлопьями с кофе. Все это время меня не покидало ощущение невыразимой расслабленности и удовольствия. Оно было совершенно нежданным, поэтому я даже толком не знала, как его воспринимать, и с изумлением поймала себя на том, что откровенно любуюсь погожим утром за окном.

«Удивительно все же, как меняется мироощущение от удачного секса», — размышляла я.

Дело было не только в том, что акт оказался невыразимо приятным сам по себе. Важно, что завершился он как надо, без панических припадков и волн отторжения к партнеру с моей стороны.

Тем не менее я гадала, позвонит ли мне сегодня Маршалл или нет. А что будет вечером на занятии? Я безжалостно гасила подобные мысли в самом зародыше. Что было, то было — отличный секс, и ничего более. Я взглянула на часы, с неохотой взяла контейнер с чистящими средствами и мочалками и отправилась к первому на сегодня месту уборки — на квартиру к Дидре Дин.

Ей на работу к восьми, но, когда я постучала в дверь, прежде чем воспользоваться ключом, она все еще была дома. Я не впервые заставала Дидру за запоздалыми сборами. Сегодня она встретила меня в черной кружевной комбинации, с волосами, накрученными на термобигуди. Когда Дидра открыла мне, из своей квартиры как раз выходил Маркус Джефферсон, и Дидра не преминула дать ему возможность как следует разглядеть свое нижнее белье. Войдя в прихожую, я обернулась, чтобы закрыть дверь и заодно оценить реакцию Маркуса. На его лице было написано раздражение… не лишенное любопытства.

Я покачала головой. Дидра тут же метнулась обратно в ванную, чтобы закончить макияж, успев, впрочем, показать мне язык. Я с трудом подавила желание отвесить ей оплеуху в надежде вбить хоть немного рассудка в ее бестолковую башку. Сколько-то винтиков там наверняка имелось, раз Дидра до сих пор умудрялась удерживать за собой место, где надо изображать хотя бы видимость работы.

— Лили! — окликнула она меня из ванной, пока я мрачно обозревала царивший в квартире хаос. — Скажи, ты расистка?

— Нет, Дидра, не думаю, — ответила я, с наслаждением вспоминая тело Маршалла оттенка слоновой кости. — Но если вы про Маркуса, то это все забавы, ничего серьезного. Близость с чернокожим мужчиной — настолько деликатный вопрос, что надо испытывать к нему по-настоящему сильные чувства, прежде чем решиться лезть в это дерьмо.

— У него тоже ничего серьезного, — возразила Дидра, на секунду высовываясь из-за двери с одной щекой нарумяненной, а другой — натуральной, бледной.

— Ладно, займемся пока сущей ерундой, — пробормотала я и начала складывать в стопку журналы, письма и счета, раскиданные на столике.

За этим занятием меня застигла неожиданная мысль: чья бы корова мычала, а моя бы молчала?

«Нет, — тут же успокоила я себя. — У нас с Маршаллом все всерьез. Я пока не знаю насколько, но, во всяком случае, не шутки ради».

Я прибиралась, словно Дидры и не было дома — по крайней мере, мне этого очень хотелось бы. Она же продолжала собираться на работу как ни в чем не бывало, мурлыча что-то себе под нос, напевая и треща без умолку, чем страшно действовала мне на нервы.

— Как ты думаешь, что будет со всеми нами теперь, когда Пардона больше нет? — спросила Дидра, застегивая пуговицы на платье в черно-красную полоску, одновременно всовывая ноги в туфли-лодочки ему под цвет.

— Вы третья спрашиваете меня о судьбе этого дома, — вспылила я. — Откуда мне знать?

— Лили, видишь ли, нам кажется, что кому и знать, как не тебе, — безапелляционно заявила Дидра. — Но ты помалкиваешь — кстати, правильно делаешь. — Я только вздохнула, а она продолжила, не меняя тона: — А этот Пардон был еще той сволочью. Как он меня доставал! Все время тут околачивался, выспрашивал, как моя мамочка поживает, будто я без него не помню, что она платит аренду за меня! Вечно рассусоливал, как славно было бы мне найти приличного жениха, желательно белого и хорошего специалиста — адвоката, доктора или директора банка. Пытался вправить мне мозги, чтоб я жила как все.

«Я тоже попыталась бы, если бы верила, что от этого будет хоть какая-то польза», — призналась я себе.

Теперь, когда Пардон Элби умер, Дидра могла сколько угодно дерзить на его счет, но в прошлую нашу встречу она сама до смерти испугалась при мысли, что он мог обшаривать ее квартиру.

Застегнув последнюю пуговицу на платье, Дидра вернулась к зеркалу в ванной, чтобы напоследок поправить искусно растрепанные белокурые волосы.

Как бы между прочим, она своим гнусавым голоском начала:

— В прошлый понедельник я пошла к нему платить за квартиру. А еще я собиралась умолять этого старого пердуна, чтобы он не сболтнул никому про Маркуса. А он взял да и заснул на кушетке.

Я немедленно насторожилась и спросила как можно безразличнее:

— Который же был час?

— Э-э, хм… где-то полпятого, — задумавшись, ответила Дидра. — Я на несколько минут отпросилась с работы: забыла отдать ему чек в обеденный перерыв, а ты ведь сама знаешь, как он следит, чтобы все оплатили к пяти.

Я подошла по коридору к ванной, чтобы видеть в зеркале ее лицо. Дидра заново подкрашивала бровь.

— А в квартире все было нормально?

— Ты и у него прибираешь? — с любопытством поинтересовалась Дидра, отшвырнула карандаш для бровей, привела лицо и волосы в идеальный порядок и начала порывисто собирать необходимые мелочи. — Вообще-то, диванчик у дверей был сдвинут с места. Он же на колесиках. Один конец уехал к журнальному столику, а коврик у дивана был весь перекошен.

— Значит, ты вошла и все как следует рассмотрела?

Дидра, уже протянувшая руку за сумочкой, лежавшей на тумбочке у дверей, вдруг застыла на полпути.

— Хм, постой-ка… Лили, я вошла в комнату просто потому, что никто не ответил на мой стук. Я подумала, что Пардон, наверное, где-то в квартире, потому что дверь была не заперта. Ты же знаешь, в день оплаты он всегда сидел дома, и я решила, что лучшего времени для разговора с ним не найти. Ну и денек я выбрала! С самого утра все у меня шло черт знает как — машина не хотела заводиться, босс наорал на меня. Вдобавок, выезжая с парковки обратно на работу, я чуть не врезалась в автоприцеп. В общем, мне показалось, что в квартире кто-то есть. Я распахнула дверь — и на тебе! Пардон спит как убитый. Я оставила чек на столике — там уже лежало несколько — и пару раз громко окликнула его, чтобы он проснулся, но потом ушла.