- Товарищи рабочие! - так повел речь Ленин. - Отбирайте заводы у эксплуататоров! Товарищи крестьяне, захватывайте землю у врагов своих, помещиков. Товарищи солдаты, кончайте воевать, идите по домам. Установите перемирие с немцами и объявите войну богачам! Бедняки, вы страдаете от голода, когда кругом вас плутократы и банкиры. Почему бы вам не забрать все их богатство? Грабь награбленное! Безжалостно разрушим все капиталистическое общество! Долой его! Долой правительство! Долой все войны! Да здравствует социальная революция! Да здравствует классовая война! Да здравствует диктатура пролетариата!

Такие речи всегда вызывали живой отклик у толпы. Зиновьев (*24) выступал вслед за Лениным. Каким же отвратительным типом он был! Во всем его облике: в высоком женском голосе, лице, толстой фигуре было что-то отталкивающее и непристойное. Он являл выдающийся образец умственного и нравственного дегенерата. Ленин считал его своим любимым учеником.

Послушав примерно с час, я перешел Троицкий мост и подошел к редакции. День был чудесен. Солнце светило ярко, в Неве отражалось безоблачное небо. Но мою душу переполняли мрачные предчувствия. Я знал, что эти люди-предвестники ужасных бедствий. Будь я на месте правительства, я бы арестовал их без промедления.

Бедняга Керенский делал все, что в его силах. Он произносил одну за другой блестящие речи, но диких зверей не удержишь красноречием. Городам угрожал голод, поскольку работа практически прекратилась.

Должен сказать, что для пропагандистской газеты большевистская "Правда" очень умело редактировалась. Особенно великолепны были саркастические статьи Троцкого, в которых он бичевал и осмеивал своих оппонентов, в том числе и меня. Отличная сатира.

Крестьянский Совет - все еще наш оплот. Большинство мужиков, представителей крестьянского большинства населения, сохранили ясность ума.

26 мая 1917 года был днем моей свадьбы (*25). Она представляла собой действительно революционное бракосочетание. После церемонии венчания в церкви, на которую я явился прямиком с какого-то важного митинга, мы с женой и друзьями имели только полчаса на обед, а затем мне уже надо было поторапливаться на другое окаянное мероприятие (*26). Наверное, такое может случиться только в войну или во время революции. Вечером я послал революцию к черту и вернулся домой к любимой. Катастрофа приближалась, но я благословлял тот день, несмотря ни на что.

Сегодня профессор Масарик (*27) из Праги посетил меня в редакции. Разговаривать с этим рациональным, интеллигентным, серьезным и широкомыслящим человеком было одно удовольствие.

Мы обсуждали чешскую проблему, о которой мне доводилось писать. Без сомнения, с такими руководителями, как Масарик, Чехословакия завоюет свою независимость. В "Воле народа" мы поддерживали ее в этом.

Работа в крестьянском Совете шла удовлетворительно. Основные проблемы будущей России - аграрная реформа, конституция, создание правительства, оборона страны и т. д. - были уже предварительно решены. Заседания Советов - рабоче-солдатского и крестьянского - проводились раздельно. Старый Совет по началу пытался доминировать, но теперь вынужден признать равный статус за крестьянской организацией. В зале заседаний Думы наш крестьянский Совет занимает правую сторону, в то время как слева сидит немногочисленная группа большевиков, интернационалисты и левые эсеры. Когда в зале появляются члены нашей группы, эти "красные" встречают нас криками: "Мелкая буржуазия!". Мы отвечаем: "Предатели, изменники!"

Возник очень серьезный кризис (*28). Когда мы были на заседании исполкома крестьянского Совета, нас внезапно оповестили по телефону, что большевики организовали на завтра демонстрацию вооруженных солдат и рабочих с требованием: "Долой капиталистическое правительство!" Не было никакого сомнения, что такая демонстрация будет означать падение правительства и окончательный провал наступления на фронте. Это привело бы к гражданской войне, кровопролитию, смертям. В противовес их действиям мы приняли решение принять участие в мирной демонстрации на следующей неделе. Мы сорвали предпринятую попытку вооруженного выступления. На следующее утро "Правда" объявила, что большевики присоединятся к нашему мирному шествию.

На этот раз мы победили, но боюсь, следующая победа будет за ними.

По вечерам происходят беспорядки и убийства на улицах. Белые одеяния революции покрываются все больше и больше пятнами крови. Усиливается голод.

Наше наступление на фронте началось блестяще (*29), и сразу же значительно повысился дух народа. Патриотические демонстрации заполнили улицы, популярность Керенского возросла. Популярность большевиков в тот момент, наоборот, резко упала.

Но вот произошла катастрофа. Наша революционная армия потерпела поражение (*30). Она разбита и в панике отступает, сметая все на своем пути. Убийства, насилие, грабежи, опустошенные поля, разрушенные села отмечают места, где прошли oтcтупающие войска. Никакой дисциплины, никакой власти, никакого снисхождения к безвинно страдающему населению. Генерал Корнилов и Б. Савинков (*31) требуют введения смертной казни для дезертиров (*32). Напрасно! Бессильное правительство и Советы даже в минуту опасности не имеют воли к действию. Опять верх берут большевики и анархисты (*33).

Произошло знаменательное событие. Сегодня на митинге, где выступали "бабушка русской революции" Брешковская, Савинков, Плеханов, Чайковский и я, аудитория, состоявшая из солдат и рабочих, неожиданно стала оскорблять и нападать на нас. По отношению к таким страдальцам за дело революции, как Брешковская и Чайковский, раздавались эпитеты "предатели" и "контрреволюционеры". Вскочил Савинков и закричал: "Да кто вы такие, чтобы обращаться к нам подобным образом?! Что вы, бездельники, сделали для революции? Ничего. А эти люди, - указал он на нас, - сидели в тюрьмах, голодали и мерзли в Сибири, не раз рисковали жизнью. Это я, а не кто-нибудь из вас, бросил бомбу в царского министра (*34). Это я, а не вы, выслушал смертный приговор от царского правительства. Да как вы смеете обвинять меня в контрреволюции? Кто вы после этого? Толпа глупцов и бездельников, замысливших разрушить Россию, уничтожить революцию и самих себя!"

Эта вспышка повлияла на толпу. Но, очевидно, все великие революционеры сталкиваются с такой трагической ситуацией. Труды и жертвы их забываются. Их считают реакционными или, как минимум, несовременными.

- Думали ли вы когда-нибудь о себе как о реакционном контрреволюционере? - спросил я Плеханова.

- Если эти маньяки - революционеры, то я горжусь, что меня называют реакционером, - ответил основатель партии социал-демократов.

- Берегитесь, господин Плеханов, - сказал я, - в конце концов вас арестуют, как только эти люди, ваши же ученики, станут диктаторами.

- Эти люди стали даже большими реакционерами, чем царское правительство, так что чего еще мне ждать, кроме ареста? - с горечью ответил он.

Мне нравился Плеханов. Мне казалось, что он понимает суть происходящего лучше, чем его ученики в Совете, даже не включившие его в число членов. Все старые революционеры и отцы-основатели русского социализма числили себя "умеренными", или по терминологии большевиков, "контрреволюционерами". Я также видел: мой "консерватизм" идентичен тому, что толпа всегда называет "контрреволюцией". Все мы начали осознавать - революция и радикализм на практике весьма отличаются от теории.