И если тревога охватит границы, То, в жаркую схватку идя, До полной победы готовы сразиться, Ни жизни, ни сил не щадя.

Вот таким оно было — поразительное и вместе с тем закономерное будущее Ивана Чернопятко. Но ведаем это мы теперь, спустя много лет. Ведаем, прервав рассказ о боях на сопке Заозерной в ночь на 31 июля 1938 года. А тогда… Для Ивана та огненная ночь не прерывалась.

6 часов 37 минут.

Патроны кончались. Посланный за ними Захаров не вернулся. Еле отбившись последними гранатами, Чернопятко и Волков оставили себе по одной.

Правее, где дрались пограничники во главе с начальником заставы Терешкиным и лейтенантом Христолюбовым, огрызался короткими очередями единственный уцелевший «максим». А еще дальше, с оконечности правого фланга, отстреливались человек десять под командой политрука Долгова.

В строю оставалось не более двадцати пограничников. Иван знал, что почти все они ранены.

Раскаленному схваткой Ивану показалось: дрогнуло небо. Рассекши его, качнуло и сдвинуло тьму острое лезвие рассвета.

И, будто стараясь остановить зарождавшийся день, с другого берега реки, из темноты, загремела канонада. Ее поддержали пушки, установленные совсем близко, в Хомоку, у подножия Заозерной. Сопка содрогалась от разрывов, со смрадом и багровым пламенем кромсавших ее.

Наземное наблюдение и аэрофоторазведка уточнили: с рассветом 31 июля по Заозерной, Безымянной и подходам к ним открыли огонь 40 батальонных, полковых и 10 тяжелых, дивизионных орудий.

Артиллерия против горстки пограничников! 50 пушек против 20 солдат. По две с лишним на брата…

Это последняя надежда захватчиков. Прикрываясь пушечной пальбой, нападавшие бросились на штурм уже не фронтальными колоннами, а более подвижными группами, по-видимому полувзводами. Тут осколками снаряда и разбило ручной пулемет, ранило Ивана.

Под ураганным огнем связист Волков подтащил ящик гранат. Бросать их Иван научил Волкова по-своему: сдернуть с предохранителя и не сразу бросить — дать сработать рычагу; щелкнув, он надавит на боек, тут надо сразу, метнуть — и граната срабатывает в самой гуще врага.

Или так: увидят, как ползут снизу, — не бросают гранату, а спускают ее по склону; пока докатится — и взрыв.

Как кость в горле эти гранатометчики для штурмующих. Сразить старались их из ручных пулеметов, выцеливали их снайперы, обкладывали огнем из миномета. Чернопятко с Волковым притихли, не шевельнутся. Очередная группа решит, что с ними покончено, рванется вперед — а тут им снова в упор полетят гранаты.

Вот так вдвоем с Волковым они и сражались. А когда патроны и гранаты кончились, швырнул Иван в ближних к нему со злости камень — те в разные стороны шарахнулись, ожидая взрыва…

Осколками снарядов были ранены почти все герои Заозерной, многие по два раза. Пал умелый и мужественный командир старший лейтенант Сидоренко. Чередовались у «максима» лейтенант Терешкин и замечательный пулеметчик Тараторин: ранят одного — стреляет другой. Сменялись, пока снарядом не разбило «максим». Был тяжело ранен Терешкин. Тараторин погиб, когда перевязывал командира.

Лейтенанта Христолюбова почти одновременно ранило в руку и голову. Выбыли из строя отважные пулеметчики: Зуев, Ермолаев, Жиленков. Сраженный осколком в голову, упал Чернопятко, и тут же пуля еще раз пробила ногу. Это было в ту ночь его четвертое ранение.

Что упал Иван, залитый кровью, не знал его друг Гильфан Батаршин. Не знал. А все же именно в те тяжкие минуты, во тьме, под вражеским огнем, искал Ивана, спешил ему на помощь.

«Заводной» — давно уж прозвали так ребята комсорга Батаршина за неуемную его энергию. Казалось, помимо обычных человеческих сил парня «дозаряжает» какой-то дополнительный аккумулятор высокого напряжения. Бывало, все безмерно устали — а Гильфан у товарища, что послабее, часть груза себе на плечи взвалит. А если кому-то в наряде или работе достается что-то потруднее, Гильфан мгновенно сам за это берется.

И вот ночной бой, где дороже всего умение сориентироваться в обстановке, сметка, напористость. Нет, не зря горячего, быстрого, с «заводным» характером Батаршина назначили во главе группы бойцов в секрет — передовой наблюдательный пост на наиболее опасных подступах со стороны противника. Седловинка меж двух сопок. Лишь незаметная точечка среди камней в зарослях тростника, на самой нити границы. Но именно отсюда командир отделения Батаршин обнаружил хитроумный маневр врага. Создавая видимость подготовки к атаке на Безымянную, неприятель на самом деле бросил со стороны ее сотни штыков на штурм Заозерной.

Главная ставка захватчиков — на внезапность, на неожиданный удар с фланга — была бита благодаря своевременному и точному сообщению Батаргаина. А вскоре он сам пулеметным огнем окатил первые вражеские цепи, пытавшиеся просочиться к тонкой береговой полоске Хасана и тем самым отрезать гарнизон Заозерной.

Заозерная… Гильфан понимал, что она — основная цель врага. А там, на гребне сопки, в каменистой земле был окоп, отрытый его руками. Там дрались и гибли товарищи, нет, братья его с первого дня службы на границе. Там бился — единая с Гильфаном шахтерская кровь и плоть — неразлучный корешок Ваня Чернопятко… Конечно, он крепь Ивана знал, знал, что стреляет тот без промаха, да и мало кто сдюжит удар его пудового кулака. Вначале он за Ивана как-то и не беспокоился. Но дрогнуло сердце, когда на сопку обрушился шквальный орудийный огонь и увидел Гильфан, как вражеская солдатня старается добить наших раненых…

Будто кольнуло зловеще: а если ранен Ивам? Что там сейчас, на Заозерной?

Батаршин не мог еще знать, что в это время выбыл из боя начальник заставы Петр Терешкин. Пуля пробила ему руку; второй раз ранило — разворотило ключицу взрывом гранаты, угодившей под «максим», из которого он строчил по врагу; а вовсе вывел из строя осколок снаряда, раздробив левое бедро. Бинты уже кончились, перевязали его, разорвав простыню. Но начальник заставы прежде всего заботился не о себе — доковылял до палатки, где лежали раненые его бойцы. Поднял всех, повел вниз к Хасану, идя замыкающим.

Близился рассвет. Бой еще продолжался. Хотя на позициях Заозерной оставалось буквально несколько пограничников, противник после огромных потерь в живой силе все никак не осмеливался пойти на решительный приступ и лишь сыпал на сопку град артиллерийских снарядов. Зато, заметив группу раненых — они брели, белея повязками, поддерживая друг друга, тяжелых несли на носилках, — враг открыл по ним сильный пулеметный огонь. Терешкин приказал залечь, рассредоточиться по двое-трое и ползком пробираться вниз, к озеру, и далее на сборный пункт, к высоте 68,8. Туда, как он знал, подтягиваются силы резерва и армейские подразделения.

И Петр Терешкин, слабея, снова пополз последним, когда убедился, что ни один раненый боец заставы не оставлен.

Охоту вражеских солдат за ранеными Гильфан Батаршин заметил на скатах правого фланга Заозерной: сверху за камнями двое торопливо устанавливали пулемет, а со стороны, наперерез ползущим раненым, короткими перебежками приближалось около взвода юрких фигурок в хаки и высоких касках.

Мгновенно Гильфан прицелился и длинной очередью из ручного пулемета срезал обоих за камнями, у тупо задравшегося дульца с «грушей». Тут же Батаршин перекинул сошки своего «дегтяря» на другую сторону и ударил в лоб юрким — те заметались, побежали в разные стороны. А он еще метнул туда, где их было больше, гранату.

— Что, не нравится? — кричал им Гильфан. — Шакалы! Мародеры! Не нравится из охотника стать дичью?..

Враг бежал. А под прикрытие пульсирующего огонька его пулемета к Гильфану потянулись свои. Еще горя этой скоротечней схваткой, он помог пострадавшим в бою достигнуть берега, каждого спрашивая:

— Где Иван Чернопятко?..

Нет, эти бойцы с вечера его не видели: они были на правом фланге, а Иван — на левом…