Но на улице не слышно было ни единого звука из комнат. Женни потянула к себе незапертую дверь и увидела своего мужа, тупо глядевшего на человеческое тело, неподвижной кучей лежавшее у кровати. Один знаменитый своими подвигами убийца заметил, что если бы люди не умирали так безобразно, то многие мужчины и все женщины, наверное, совершили бы хотя бы по одному убийству в своей жизни. Том как раз размышлял о безобразии настоящего случая, и влияние виски начало бороться с отрезвляющим наплывом более ясных мыслей.

— Не шумите, — сказал он, — входите скорее.

— Боже мой! — сказала Женни, отпрянув назад, как испуганное дикое животное. — Что все это значит? Неужели вы…

— Молчите. По-видимому, я это сделал.

— По-видимому! На этот раз тут нет никакого сомнения.

— Но она была совершенно невыносима! — грубо сказал Том, опускаясь на стул. — Вы не можете представить себе, до чего она была невыносима! Она тут зажирела среди всей этой аристократии… Посмотрите, какие у нее белые занавески у кровати. У нас нет таких белых занавесок. Желал бы я только знать… — тут голос его оборвался, как обрывался голос Бадалии, но от другой причины.

После совершившегося виски вступало в свои права и снова завладевало сознанием Тома; его стало клонить ко сну, веки слипались.

С пола донесся тяжелый вздох Бадалии.

— Нет, вы еще не покончили с ней, — сказала Женни, — но вам тут больше нечего делать. Ступайте домой!..

— Нет, я не пойду. Она больше не будет драться. Я ее хорошо проучил. А теперь я пойду спать. Смотрите, какая у нее чистая постель! А вы тоже идете со мной?

Женни нагнулась над Бадалией; в глазах избитой женщины была решимость и ненависть.

— Я никогда не говорила ему, чтобы он это сделал, — шепнула Женни, — это только его дело, не мое. Должна ли я предать его суду, скажите, милая?

Глаза Бадалии рассказали ей собственную историю. Том, который начал уже похрапывать, не должен быть предан судебной власти.

— Ступайте же, — сказала Женни. — Убирайтесь отсюда!

— Вы… говорили… мне, что… сегодня… после обеда, — сонным голосом проговорил мужчина. — Не мешайте мне спать.

— То все были пустяки. Меня вы только били. Но теперь это убийство, убийство, убийство! Том, вы ее убили!

Она стала толкать его, чтобы заставить проснуться, и сознание действительности холодным ужасом наполнило его опьяненный мозг.

— Я сделал это ради вас, Женни, — слабо проговорил он, стараясь взять ее за руку.

— Вы убили ее из-за денег, точно так же, как вы убили бы и меня. Ступайте прочь отсюда. Да положите ее сначала на кровать, вы, скотина вы эдакая!

Они подняли Бадалию, положили ее на кровать и затем молча вышли из комнаты.

— Я не хочу, чтобы меня забрали вместе с вами; если вас заберут, вы будете говорить, что это я подучила вас убить ее. Ступайте, куда хотите, только подальше отсюда, — сказала Женни, таща его за собой по лестнице.

— Вы идете искать попа? — раздался голос с мостовой. Мать Ласкар-Лу все время терпеливо ждала, когда же она услышит, наконец, стоны Бадалии.

— Где поп? — быстро спросила Женни. — Для нее открывалась возможность спасти свою совесть по отношению к тому, что совершилось там, наверху.

— Анна, 63, Римская терраса, это недалеко отсюда, — сказала старуха. Викарий никогда не выказывал к ней расположения. Может быть, если ей не удалось услышать крики Бадалии, удастся направить Тома к этому человеку.

Женни толкала перед собой своего мужа до тех пор, пока они не выбрались на ближайшую большую улицу.

— Ну, теперь идите один. Идите, куда хотите, но не возвращайтесь больше ко мне. Я не хочу больше жить с вами, и еще, Том… Том — слышите ли или нет? — почистите свои сапоги.

Напрасный совет, отчаянный толчок, которым она наградила его в припадке отвращения, заставил его упасть в лужу, и тут им заинтересовался полицейский с ближайшего поста.

Он принял его за обыкновенного пьяницу Дай Бог, чтобы он не заметил его сапог! Анна, 63, Римская терраса! Женни поправила шляпу и помчалась по указанному адресу. Почтенный хозяин Римских меблированных комнат помнит еще до сих пор, как к нему подбежала с посиневшими губами какая-то молодая особа и, задыхаясь, крикнула: «Бадалия, 17, Геннисон-стрит. Скажите попу, чтобы он пришел сейчас же, сейчас же!» — и после этого исчезла в темноте ночи. Эта весть была передана его преподобию Евстасию Ханна, прервав его сладкий сон. Он понял, что в этом зове было настоятельное требование, и немедленно разбудил брата Виктора. Рим и Англия делили свои посещения бедных прихода согласно с их религиозными убеждениями; но Бадалия не была в числе нуждающихся, она сама принадлежала к тем, кто обслуживал этот район, и этот случай не подходил ни под какую определенную рубрику.

— С Бадалией что-то случилось, — сказал викарий, — и это касается вас так же, как и меня. Оденьтесь и поедемте вместе.

— Я готов, — был ответ, — но не знаете ли вы, что именно случилось?

— Не знаю ничего, кроме того, что кто-то с улииы постучался к нам и просил прийти к ней.

— Ну, тогда это, должно быть, или несчастные роды, или покушение на убийство. Бадалия не стала бы попусту будить нас ночью. Но, благодаря Богу, я могу быть полезным в обоих случаях.

Двое мужчин отправились пешком по направлению к Геннисон-стрит, потому что нигде не было видно кэбов и, кроме того, плата за экипаж равнялась сумме, на которую можно было приобрести двухдневное количество хорошего угля для тех, кто погибает от холода. Мать Ласкар-Лу была уже в кровати, и дверь, конечно, была закрыта. Но то, что они нашли в комнате Бадалии, превзошло все их ожидания, и представитель Римской церкви великодушно занялся перевязками, в то время как представитель английской церкви мог только молиться об избавлении его от греха зависти. Орден Тесной Тюрьмы, признавая, что доступ к душе во многих случаях происходит через тело, принимает свои меры и соответствующим образом обучает своих представителей.

— Теперь уже она погибла, — шепотом сказал брат Виктор. — Я боюсь, что это внутреннее кровоизлияние и что часть мозговой оболочки повреждена. У нее, конечно, есть муж?

— К сожалению, у них у всех есть мужья.

— Да, эти раны на голове обнаруживают их происхождение от рук владыки. — Он понизил голос. — Вы понимаете, тут совершенно безнадежное дело. Самое большее — полсуток.

Правая рука Бадалии поднялась и несколько раз ударила по стеганому одеялу, ладонью вниз.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, — сказал представитель английской церкви. — Она уже отходит.

— Нет, это еще не агония, — ответил представитель Рима, — она желает что-то сказать; вы знаете ее лучше, чем я.

Викарий нагнулся над умирающей.

— Пошлите за мисс Евой, — сказала Бадалия, закашлявшись.

Бадалия оставалась до конца благоразумной, приберегла все свои силы для прихода сестры Евы. Между сестрицами Красного Алмаза сохранилось убеждение, что она умерла в бреду, но мне кажется, что это несправедливо, потому что, во всяком случае, одна из сестер приняла от нее половину ее предсмертной исповеди.

Она хотела слегка повернуться на кровати, но бедная сломанная человеческая машина отказалась повиноваться. Сестра Ева торопливо подошла к ней, так как ей показалось, что она уже слышит ужасные признаки предсмертного хрипения. Бадалия была в сознании и заговорила с ужасной отчетливостью и с неизгладимым цинизмом уличной торговки.

— Теперь я точь-в-точь, как мисс Джессель, не правда ли? Перед тем, как она съедает свой утренний завтрак.

Ни сестра Ева, ни викарий ничего не сказали на это. Брат Виктор стоял за дверью, ему было очень тяжело, и он с трудом переводил дыхание.

— Прикройте чем-нибудь мою голову, — сказала Бадалия. — На этот раз мне хорошо попало, я не хочу, чтобы мисс Ева видела меня такой.

— Кто это был? — спросил викарий.

— Какой-то человек с улицы! Так же мало знакома с ним, как с Адамом. Вероятно, какой-нибудь пьянчужка. Пусть Бог мне свидетель, что это правда! Мисс Ева здесь? Полотенце мешает мне смотреть. Мне здорово попало, мисс Ева. Извините, что я не могу пожать вам руку, но у меня нет сил, а вот тут четыре пенса на бульон для м-с Имени и, кроме того, надо бы ей какое-нибудь белье для бэби. У этого народа то и дело рождаются дети. Мне бы не следовало так говорить, потому что за эти два года мой муж ни разу не приходил ко мне ночью, а то со мной случилось бы то же, что и с другими, но он ни разу не приходил ночью ко мне… Пришел какой-то человек и ударил меня по голове, а потом стал бить меня ногами, мисс Ева; точь-в-точь, как если бы это был мой собственный муж. Тетрадь в комоде, мистер Анна, и все у меня в порядке, и я никогда не давала никому даже одной медной копейки из ваших денег. Поищите в ящике от комода, все, что еще не истрачено за эту неделю, лежит там… И вот что, мисс Ева, не надевайте вы больше этого серого чепца. Я вас уберегла от дифтерита, но я, я сама не подумала бы об этом — это все поп велел мне так устроить, чтобы вас уберечь. Я бы могла полюбить его больше, чем кого другого, но тут явился Том, а потом — вы знаете ли, мисс Ева, Том ни разу за эти два года не пришел ко мне ночью, — даже ни разу не видела его. Видит Бог — не видела! Вы слышите? А теперь идите от меня, идите вместе и поженитесь. Я часто раньше желала этого для себя, но, разумеется, это не для таких, как я. Если бы Том вернулся ко мне, — так он ни разу и не приходил, — но если бы он вернулся, со мною было бы то же, что с другими — шесть пенсов на бульон для бэби и один шиллинг на то, чтобы избавиться от бэби. Это вы все найдете в тетради, м-р Анна. Что делать? Так оно есть, и потому-то я и была для вас совсем неподходящая. Но женщина всегда желает, когда видит мужчину, и вы не должны никогда сомневаться в нем, мисс Ева. Я это знаю по его лицу, я часто, часто смотрела на него… Похороните меня — это будет стоить четыре фунта десять шиллингов вместе с покрывалом.