Л. А. Дмитриев считает, что «делопроизводственные мотивы» присущи Задонщине (упоминание о 70 000 воинов и т. п.). Но далее все эти мотивы есть только в Пространной Задонщине и в свою очередь возводятся к Сказанию.
Среди погибших бояр Задонщины названы «70 бояринов рязаньских». По Л. А. Дмитриеву, они опущены в Сказании, так как для его автора Олег Рязанский был изменником. Но автор Задонщины мог просто вставить этих 70 бояр в первоначальный текст, стремясь представить поход Дмитрия Донского общерусским делом. Л. А. Дмитриеву кажется странным упоминание о гибели 30 посадников новгородских в Сказании, так как в нем об участии новгородцев в Куликовской битве не говорится. Сказание — памятник сравнительно поздний.[Этим обстоятельством может быть объяснена и гиперболизация цифр в перечислении убитых.] Возник он на русском севере. Не обладая сведениями об участии новгородцев в самой битве, его автор мог глухо упомянуть о погибших новгородцах, не вдаваясь в какие-либо подробности. Упоминание о новгородцах, серпуховичах, суздальцах и т. п. придавало Куликовской битве общерусский характер. Впрочем, и сам Л. А. Дмитриев свои доводы не считает достаточными, говоря, что его предположение просто «едва ли… менее обосновано», чем гипотеза В. П. Адриановой-Перетц и Р. О. Якобсона.
Впрочем, по мнению Н. С. Демковой, «Л. А. Дмитриев убедительно показал неорганичность эпизода с расчетом убитых в тексте „Сказания“».[Демкова. Заимствования из «Задонщины». С. 458.]
По Н. С. Демковой, Сказание обращалось к Задонщине дважды: «в собственно авторском тексте, создав на его материале сцену объезда великим князем поля боя, и второй раз — использовав этот текст уже как самостоятельный эпизод повествования».[Демкова. Заимствования из «Задонщины». С. 461.]Этот вывод она обосновывает отсутствием стабильности в изложении завершающих эпизодов Сказания различными редакциями и группами памятника, а также параллелизмом поступков князя. Вопрос о взаимоотношении Киприановской редакции и группы У Основной редакции Сказания еще остается спорным. А вот что касается параллелизма, то он, на наш взгляд, мнимый. Вначале великий князь ездит по полю боя и слышит скорбные вести о гибели героев. При этом Дмитрий Донской плачет и произносит ряд речей, обращенных к павшим и живым. Затем он вопрошает, каковы общие потери воевод. Ему дают исчерпывающий ответ, и тогда он произносит слово, обращенное к Творцу, вспоминая при этом погибших. Никаких текстологических повторов здесь начисто нет.
Итак, эпизод «став на костях» в Сказании не может считаться вторичным: он является органическим завершением воинской повести.
Если теперь обратить внимание на характер эпизодов Сказания, совпадающих с обеими редакциями Задонщины, то можно прийти к следующим выводам. В списке К-Б есть почти все устно-поэтические фрагменты Сказания, хотя в ряде случаев они совпадают и со списками Пространной редакции.
Взаимоотношение Сказания с Пространной редакцией Задонщины иного характера. Подавляющая часть рассказа во второй половине этой редакции не находит прямого соответствия в Сказании. Зато его связывают со Сказанием общие образы и отдельные выражения («конь не может скочити, в крови по колено бродят… ваши московъскыя сладостные меды… испити медвеная чаша… Уныша… побежи поганый Мамай и от нас по Задлешью» и др.). Два больших фрагмента Сказания (тринадцатый и четырнадцатый)[С. К. Шамбинаго считал даже, что оба фрагмента не входят в первоначальную редакцию Задонщины (Шамбинаго. Повести. С. 129–130). См. замечания В. П. Адриановой-Перетц (Адрианова-Перетц. Задонщина. С. 222).] целиком есть в Задонщине. Их сугубо фактический характер (перечисление погибших воевод и т. п.) вполне согласуется с рассказом Сказания, которое и является, очевидно, в данном случае источником Пространной редакции.[Ср.: Марков А. Рецензия на книгу С. К. Шамбинаго. Повести о Мамаевом побоище//ЖМНП. 1908. Апрель. С. 441]
Отдельные черты фразеологического сходства есть уже между К-Б и Сказанием (см. «шоломы злаченыя»[Повести. С. 62–63.] применительно к русским войскам). В К-Б встречаем чтение: «пашутся хоригови берчати». В И1 и сходных текст более отдаленный: «Пашут бо ся хорюгове, ищут себе чести и славнаго имени». Р. П. Дмитриева сопоставляет еще «грозу велику подавающи»[Повести. С. 66.] с «воды возпиша, весть подаваша» К-Б.[Дмитриева. Взаимоотношение списков. С. 261.] Но гораздо больше черт сходства со Сказанием в Пространной редакции Задонщины, широко пользовавшейся этим памятником. В И1 и сходных встречается слово «уныша» применительно к русским, в Сказании — о татарах, а «велика бо туга» русских соответствует «тугою покрышася» (о татарах) И1 и сходных: «стязи ревуть наволочены» (ниже «стязи золоченыа ревуть»)[Повести. С. 56, 62.] есть только в И1 и сходных.
Итак, соотношение Сказания о Мамаевом побоище с обеими редакциями Задонщины представляется нам в следующем виде. С Краткой редакцией Задонщины Сказание о Мамаевом побоище сближают лирико-эпические места (зловещие предсказания, полет соколов и кречетов и т. д.). Но так как эти места органически входят в ткань повествования Задонщины, а вместе с тем являются как бы инородным телом в суровом церковно-воинском повествовании Сказания, то отсюда с неизбежностью вытекает вывод: Краткая Задонщина явилась источником Сказания о Мамаевом побоище.[А. Вайян полагает, что источником Сказания была Задонщина версии XVI в., т. е. Пространная редакция (Vaillant A. Les rćcits de Kulikovo… P. 88). Принимая его наблюдения о сходстве Сказания со списками Задонщины XVI в., А. В. Соловьев объясняет это сходство тем, что поздние списки Задонщины «сохранили отдельные черты оригинала XIV в.» (Соловьев А. К вопросу о взаимоотношениях произведений Куликовского цикла. («Задонщина», «Летописная повесть» и «Сказание о Мамаевом побоище»)//РЛ. 1965. № 2. С. 244).] Были ли введены элементы Задонщины составителем Сказания в текст какой-то ранней повести о Мамаевом побоище («Слова») или в произведение, созданное им самим из разных источников, в настоящее время сказать трудно. Вместе с тем Пространную Задонщину со Сказанием роднят кроме лирико-эпических конкретные места и чтения, естественно входящие в ткань повествования воинской повести о Мамаевом побоище. (Например, перечень погибших белозерцев, новгородцев, рязанцев и т. п.) Поэтому Сказание явилось в свою очередь источником Пространной редакции Задонщины.[О. Кралик также считал Сказание источником Пространной Задонщины (Królik. S. 56–63, 169–170).] Конечно, текстологического материала для окончательного вывода о взаимосвязи Сказания с обеими редакциями Задонщины в распоряжении исследователя очень мало. Поэтому сделанный вывод носит предварительный характер. Сопоставление Краткой Задонщины с Пространной должно ответить на два важных вопроса проблемы: есть ли у исследователя достаточно данных говорить о вторичном происхождении Краткой Задонщины по сравнению с Пространной и можно ли обнаружить конкретные следы непосредственного использования Сказания в тексте Пространной редакции Задонщины в отличие от Краткой? Только при условии положительного ответа на оба вопроса можно будет считать нашу схему взаимоотношения всех трех памятников доказанной.
Предшествующее исследование показало, что Пространная Задонщина имеет точки соприкосновения прежде всего с Основной редакцией Сказания о Мамаевом побоище. Сказать точнее, какой текст этого Сказания находился в руках ее составителя, в настоящее время не представляется возможным. Текстологически списки Сказания еще не изучены, контуры его архетипа не ясны. Л. А. Дмитриев считает Основную редакцию первоначальной, а Летописную — ее переработкой только на основании упоминания в первой Ольгерда как противника Дмитрия Донского, а во второй — Ягайлы. Возникновение Сказания он относил к первой четверти XV в. (до смерти Ягайлы в 1434 г.).[Дмитриев Л. А. К литературной истории Сказания… С. 423.] Его доводы не могут дать надежной опоры ни для соотношения редакций Сказания, ни для его датировки.[См. также возражения по этому поводу, сделанные Ю. К. Бегуновым (Бегунов Ю. К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище»//«Слово» и памятники. С. 512–513).]
