Итак, из‑за того, что младенец замешан в инцесте с Великой Матерью, — поскольку он хочет слиться с ней, проглотить и включить ее в себя, он оказывается уязвимым для ужасных угроз смерти и кастрации в руках Великой Матери. «Человеческий ребенок, который на материнской груди переживает новую интенсивную форму соединения [Эрос — инцест]… должен также испытывать новую и более интенсивную форму разделения… и смерти. Потому что ребенок любит мать [или привязан к ней] настолько сильно, что чувствует отделение от матери как смерть [57].

И ребенок действительно чувствует отделение от Великой Матери как смерть, потому что Великая Мать когда‑то была частью системы его самости. Его самость буквально отождествлялась с Великой Матерью, и поэтому отделение или дифференциация от нее первоначально является угрозой смерти. И обратите внимание: пока самость желает такого слияния с матерью — придерживается своего орального инцеста, — отделение от Великой Матери будет угрозой смерти, первичной тревогой.

Но самость, в конце концов, должна принять смерть своего орального инцеста; рано или поздно смириться со смертью состояния материнского слияния, чтобы суметь дифференцировать себя от Матери и тем самым трансцендировать это примитивное срастание с матерью. Это может произойти только после того, как оральный инцест сходит на нет и принимается его смерть.

Отметьте, что если смерть или Танатос этого уровня не будет, в конце концов, принята, самость будет продолжать переживать оральный инцест, а потому и оральную кастрацию. Поскольку она не может отказаться от этого уровня и продолжает отождествляться исключительно с ним, она страдает от кастрации, когда с ним что‑либо происходит. Младенец не сможет разрушить свой оральный инцест, свое слияние с Великой Матерью (он остается «частью тела матери»); поэтому он по — прежнему будет испытывать отделение от Матери, как прикосновение смерти. Ведь эта первичная «тревога разделенности» — как ясно показал Отто Ранк [25] — есть не что иное, как ужас перед смертью. А раз это всемогущий смертельный ужас, значит захваченная им самость прекратит дифференцироваться и отделяться (потому что это слишком болезненно, слишком смертельно), то есть прекратит развитие и трансценденцию. Поскольку она не способна принять смерть этого уровня, она не может его трансцендировать.

Психоанализ выражает это по — своему: «В раннем младенчестве особое сосредоточение либидо [эротических исканий] во рту и гиперкатексис[51] акта сосания происходят от неспособности примириться с отделением от матери… и представляет собой наследие человеческой неспособности принять смерть… А в результате проект [Атман] любовного единения с миром обременяется нереальной задачей самому стать всем своим миром» [57]. Не думаю, что это можно было бы выразить яснее. Если самость неспособна принять смерть этого старого инцеста или слияния с Матерью, если она не может примириться с разделением и дифференциацией от Матери, то она остается привязанной к этому состоянию примитивного единства, к этой примитивной форме проекта Атман, где она пытается достичь реального Единства, проглотив мир и став своим собственным миром.

Суть в том, что тревога разделения — это, в действительности, страх дифференциации, который на самом деле является страхом трансценденции. Тревога разделения возникает на каждой стадии развития, поскольку — как мы видели в главе десятой — дифференциация и трансценденция также происходят на каждой стадии развития. И эта тревога разделения продолжается до тех пор, пока не будет принята смерть данной стадии, после чего самость сможет дифференцироваться от нее и трансцендировать ее. Тревога разделения на каждом уровне — это неспособность принять смерть этого уровня, и если эта неспособность сохраняется, развитие останавливается именно на этой стадии.

Но если развитие протекает более или менее нормально, то на тифоническом уровне этот оральный инцест, в конце концов, будет сходить на нет, Танатос перевесит Эрос, и последует восходящая трансформация. Почти все из этой низкой формы проекта Атман отбрасывается (лишь — образная космоцентричность, фрейдовское «всемогущество образов», «всемогущество магических жестов» Ференчи, оральный инцест и заглатывание мира и т. д.), и это позволяет более высоким, хотя все еще суррогатным, вознаграждениям всплывать в осознание из фонового бессознательного. С другой стороны, неспособность оставить эти ранние архаические формы проекта Атман приводит к фиксации: часть самого сознания лишается возможности продолжать свою трансформацию вверх и восхождение к Атману и застревает в низких областях. Из этой точки фиксации будут проникать в осознание символы и, вероятно, также симптомы. Душа осталась в инцестной связи с этими более низкими областями и бессознательно получает подобия атманических чувств за счет эротической (Эрос) вовлеченности в свое низшее прошлое, в свои примитивные корни.

В предыдущих разделах мы увидели, как самость уже начала всплывать из подсознания. Тифоническая самость развила вполне стабильную дифференциацию между собой и другим и преуспела в трансценденции прежнего плеромно — уроборического состояния слияния. Поскольку самость предположительно возникала в качестве отдельной сущности, то она естественным образом развивала определенные формы эротических исканий (самосохранение, оральный инцест, магическое всемогущество) и раскрывалась для определенных форм смертельной уязвимости (материнской кастрации, оральной кастрации, растворения). Следовательно, уже существовали какие‑то очень грубые формы проекта Атман. В аспекте Эроса, самость уже хотела расширяться, обогащаться, становиться центром космоса — даже вплоть до попыток проглотить весь мир. В негативном аспекте — аспекте Танатоса — она уже испробовала рудиментарные формы отрицания смерти, пытаясь защитить себя от ужаса растворения, изоляции, разделения и возникновения. «Великим научным упрощением психоанализа, — пишет Беккер, — является понятие о том, что весь ранний опыт в целом есть попытка ребенка отрицать тревогу своего появления на свет» [25]. То есть, тревогу возникновения, разделения и смерти… И она начинается сразу же: коль скоро происходит какое бы то ни было возникновение — на всем пути от стадии уробороса.

В конце концов, такие инцесты более низкого порядка в той или иной степени отбрасываются, а значит ослабляются и низшие формы кастрации и страха смерти. Но что не ослабевает и не может быть ослаблено, так это проект Атман: он просто трансформируется на следующий уровень более высокого порядка. Появляется новая, более высокая форма самости и тут же сталкивается с новыми типами другого, испытывая новые желания и новые импульсы Эроса, а также мучаясь из‑за новых угроз смерти и создавая ее новые отрицания. Борьба жизни против смерти переносится на более высокий уровень, и проект Атман приводится в действие на новом плане. Здесь налицо новый рост, новые возможности… и новые формы страха.

Здесь мы подходим к вербально — членской стадии (которая обычно совпадает с психосексуальной фазой анальности — не путая две эти линии развития друг с другом, я по — прежнему буду обсуждать их вместе). Вся эта стадия, напомню, знаменует собой тот момент, когда вербальный ум начинает всплывать из фонового бессознательного и дифференцироваться от тела. То есть, тифоническое телесное «эго» приступает к естественной дифференциации на ментальное «эго» и физическое тело; таким образом, вербальный ум начинает трансцендировать простое тело. На предыдущей стадии мы были свидетелями дифференциации тела от окружения и Великой Матери. А здесь мы видим начало следующей, более высокой дифференциации «эго» от самого тела.

На более ранних этапах эволюционное «действие» — Эрос и Танатос, инцест и кастрация — осуществлялось через границу между телесной самостью и Великим Окружением (поскольку это была главная граница дифференциации). Здесь же эволюционное действие осуществляется преимущественно через границу между телом и возникающим «эго» (ибо оно теперь находится на переднем крае дифференциации). Значит, драма разделения — драма жизни и смерти, Эроса и Танатоса, всего проекта Атман — смещается от разделения тела и окружающего мира к разделению «эго» и тела.