Штабс-капитан на мгновение задумался, но тут же нашелся:

– Дело в том, что мы осмотрели лишь часть помещений, относящихся непосредственно к Навагинскому полку. Но имеются еще и дополнительные подвальные хранилища, в одном из них как раз и находилось несколько сундуков из персидского обоза. Я прекрасно помню тот день, поскольку Рахманова нигде не могли найти и мне пришлось лично вносить запись в складскую книгу.

– Так чего же мы ждем? Давайте осмотрим.

– Это хозяйство полковника Безлюдского и его бывшего подчиненного поручика Рахманова. С тех пор как он пропал, ключи находятся в Интендантстве, но если вы желаете, я за ними схожу.

– Сделайте милость.

Поручик уже собрался идти, как надворный советник его окликнул:

– Погодите, господин штабс-капитан, позвольте один вопрос?

– Да.

– Если уж вы так хорошо помните тот самый день, когда прибыл обоз, то, вполне вероятно, вы можете сказать, чей караул был выставлен перед этим складом?

– Караул сопровождения фурштата. Его сняли на следующий день, как только сундуки погрузили на телеги.

– После убытия обоза этот подвал охранялся часовым?

– Соляные склады не предполагают отдельной охраны. Да и зачем? Часового на воротах вполне достаточно.

Сзади послышались голоса, обернувшись, Рыжиков проронил:

– А вот и начальство…

К ним приближался военный в длинной серой шинели и высокой обер-офицерской треуголке из черного плотного фетра. Рыжие усы, отчего-то напоминавшие жесткую сапожную щетку, глубоко посаженные глаза и массивный подбородок придавали внешности незнакомца слегка зловещий вид, от которого обычно приходят в испуг маленькие дети.

– Разрешите доложить, господ… – начал было рапортовать полковой интендант.

– Да полноте, Николай Карпович, – остановил доклад подчиненного старший офицер. – Родион Спиридонович уже уведомил меня о предстоящей ревизии. – И повернулся к столичному посланнику: – Позвольте отрекомендоваться – главный интендант Кавказской линии полковник Безлюдский, Григорий Данилович, если угодно.

– Надворный советник Самоваров Иван Авдеевич.

– Как проходит знакомство с нашим хозяйством?

– Только что осмотрели цейхгаузы Навагинского пехотного полка и собирались обозреть подвальные помещения, но господин штабс-капитан не взял ключи…

– А я на всякий случай их прихватил! – прервал Ивана Авдеевича Безлюдский. – Так что пожалуйста… С чего изволите начать?

– Господин надворный советник изъявил желание ознакомиться с соляным складом, в коий сгружали сундуки с персидского обоза, – бросив короткий взгляд на полковника, пояснил Рыжиков, делая ударения на двух последних словах.

– Да? А что такое? Позвольте узнать: чем вызван сей интерес? – удивленно скосил глаза в сторону столичного ревизора обер-провиантмейстер.

– На одном из сундуков обнаружен оттиск печати местного гарнизона, что противоречит циркуляру следования фурштата. Именно поэтому мне также поручено выяснить все обстоятельства, связанные с хранением груза в Ставрополе, что, впрочем, является пустой формальностью, – выпалил заготовленную фразу следователь.

– Ну разумеется! Пожалуйте в седьмой склад, – слащавым голосом пригласил Безлюдский.

Почерневшая от времени дубовая, изъеденная плесенью дверь заскрипела протяжно, завыла и, распахнувшись, охнула, будто столетняя старуха перевернулась на печи, разминая дряхлые больные косточки.

Солнечный свет едва озарил вход в темное и сырое пространство соляного склада. Штабс-капитан зажег фосфорную спичку и поднес к толстой свече, прилипшей к блюдцу с отбитым краем. Вспыхнув, она осветила стоящие у самой двери весы с гирями, несколько лопат, ржавый лом и нахмуренные лица сопровождающих.

– Вот здесь сундуки и сгружались, – нарушив молчание, объяснил Рыжиков.

– А с чем эти мешки?

– Так с солью, конечно.

«Ну и выжиги, ну и прохиндеи! – пронеслось в голове Ивана Авдеевича. – Надо же, до чего додумались! Соль в сыром помещении намокает и весу набирает. Отсюда – излишек. Вот они с прибытком ее и отпускают… Ладно, будет время, и до вас доберусь!»

– Да, недурственно, господа, недурственно! – многозначительно, с оттенком загадочности повторил ревизор, и эта непонятная двусмысленность насторожила полковника, и по его лицу пробежала едва заметная нервная судорога.

– Разрешите? – Иван Авдеевич взял у Рыжикова свечу и внимательно обошел по периметру хранилище. Каменный пол, усыпанный во многих местах крупной солью, между плитами порос серым мхом. Съеденная грибком штукатурка давно осыпалась и оголила старую каменную кладку с кусками местами оторванного зеленоватого мха. Какое-то непонятное, смутное сомнение одолевало надворного советника и заставляло обходить помещение снова и снова. Он пытался услышать свой внутренний голос, понять, ухватить едва показавшуюся и совсем не ясную догадку, но она, словно маленькая льдина в весеннем половодье, едва появившись, уходила на дно.

– Извольте удостовериться, господин Самоваров, учетная книга с записью, о кой я вам докладывал: «октября, 1-го дня, 1828 года, выгружено 4 сундука под №№ 6, 7, 8, 9 в опечатанном виде из обоза № 3411». А вот дальше: «октября, 2-го дня, 1828 года, в 9 часов 35 минут 4 сундука под №№ 6, 7, 8, 9 в опечатанном виде получены нач. обоза № 3411 п/ком Карпинским Я. С. в целости и сохранности». Так что все в лучшем виде-с.

– Да-да, все понятно. Только вот не ясно: почему вы не указали время получения груза? – осведомился Иван Авдеевич.

– Виноват-с, – поймал на себе укоризненный взгляд старшего начальника штабс-капитан. – В тот вечер уже стемнело, и колокол отбил… дай бог памяти… нет… не помню. Хотя время можно уточнить у доктора Краузе. Насколько я знаю, в лазарете ведется журнал погребений. А в тот день, как раз во время выгрузки этих четырех сундуков, санитары облили госпитальные подводы известью и стали выносить из морга гробы с холерными, укрытые парусиной…

– Что?! – не сдержавшись, громко выкрикнул надворный советник, но сводчатый потолок подвала быстро погасил звук.

Небольшой пузатый самовар не унимался и все продолжал кипеть. Накаленные мехами угли раскалились докрасна и не хотели остывать. В его начищенном до блеска туловище отражался полный лысоватый господин с редкими засаленными волосами и бритым лицом, одиноко сидевший в столовой полковника Игнатьева. Он тщательно выскреб из розетки остатки липового меда, допил чай, кашлянул, вытер салфеткой рот и, сложив руки, конфузливо огляделся. Убедившись, что он один, мужчина достал из бокового кармана изрядно потертого сюртука серебряную табакерку, размял пальцами щепоть и, вдохнув бобковой смеси, тут же разразился чередой нескончаемых чихов. Промокнув выступившие от блаженства слезы, он тщательно высморкался в застиранный фуляровый платок и нетерпеливо посмотрел на дверь.

Почти в ту же минуту из соседней комнаты показался полковник в архалуке – домашней куртке без пуговиц в цветную яркую полоску. Родион Спиридонович с трудом сдерживал волнение, и на его уставшем лице отражалась перенесенная за последние дни тревога, вызванная страданиями Агриппины.

– Насилу успокоил, – развел руками Игнатьев. – И как долго это может продолжаться?

– Видите ли, господин полковник, страхи, ночные кошмары у рожениц штука, знаете ли, обыденная и вызвана, по обыкновению, предродовыми переживаниями. Но в данном случае мы наблюдаем крайнее проявление волнений и необоснованных беспокойств, выраженных в резкой ажитации мозговых полушарий. Следствием этих расстройств явились слуховые галлюцинации в виде заупокойных могильных голосов, взывающих о помощи. Такое случается…

– Послушайте, доктор, это уже длится почти месяц, и вы никак не можете вернуть Грушеньке спокойствие. Она вот-вот должна родить. Что же нам делать?

– Больше бывайте с ней на свежем воздухе. Полезны пешие неутомительные моционы. На ночь – успокоительные капли. Вот, пожалуйста, сигнатура, – доктор протянул лист бумаги, исписанный карандашом. И, почесав подбородок, неуверенно добавил: – Хорошо бы отвлечь Агриппину Федоровну от навязчивых мыслей, в театр сходить или там, на худой конец, в цирк…