— Публика не стоит рублика, — поддакнул Сенчук. — Матросы — сволочь; носороги ученые как клопы, в своей шарашке толкутся…

— А чего толкутся?

— Я не знаю, что делается в их логове, — сказал Сенчук. — Может, молятся своему мусульманскому богу, может, сосут кальяны…

— А вы, как мне сообщили в Москве, оказывается, раньше плавали на "Скрябине"? — невинным тоном спросил Прозоров. — Только вот не знаю, в каком именно качестве?

— В достославную социалистическую пору? Под трепещущим на соленых ветрах алым стягом с серпом и молотом? — ничуть не растерялся старпом. — Представьте, помощником капитана.

— У капитана много помощников, — сказал Прозоров, намекая таким образом на уточнение нумерации.

— Третьим, вторым… — неохотно поведал старпом.

— Но вторыми помощниками на таких судах, насколько мне известно, назначались специальные люди… — позволил себе подполковник некоторую бестактность.

— Речь, насколько понимаю, идет о КГБ? — дружелюбно спросил Сенчук.

— Ну, в общем, да…

— Эх! — произнес старпом горестно. — В ту пору, голубь мой, все люди специальные были, весь наш героический народ. И как бы кто ни кобенился, а все мы из этого КГБ родом!

— Почему же? — возразил Прозоров. — А всякие диссиденты–мечтатели?..

— Были такие, — кивнул Сенчук. — Так они же полезную функцию выполняли, дурачки. Клапанов и сапунов. Излишек пара и смазочного материала выпускали. А в итоге — за что боролись, на то и напоролись. Как маялись в дерьме и нищете, как скулили из подворотен, так в подворотнях и остались. Со всеми своими добровольными обязанностями. Только на сей раз — обеспечивающими непреклонность демократии. Вот кто уж — специальные люди! Они всякому строю недовольны. А есть и вообще вечные революционеры. Профессиональные, как лысый Ильич говорил. Им что в райских кущах, что на сковородке адовой — все неймется! И вновь продолжается бой… Про них песня. Таких вот товарищ Сталин, который свою пирамиду по строгим геометрическим чертежам выстраивал, в первую очередь и кокнул. Всех вычистил во имя спокойствия общества. Ему народ–солдат был нужен, а баламуты с их вечной ленинской революцией ни к чему. И кстати, коли о КГБ, то появился в ту пору у санитаров–чекистов значок на рукаве — змея и пересекающий ее меч. Знаешь, что означала змея? Гидру революции, как прочитал я в трудах одного знающего дело человека.

— А после — в сталинской пирамиде все начало тухнуть, пошли газы, возросло давление, и пришлось создавать систему клапанов, — продолжил Прозоров.

— Управляемых! — поднял палец Сенчук. — Один пусть постоянно сифонит, другой прикроем чуток, а третий захлопнем лет на десять… Не страна, а саксофон, да? — Он от души расхохотался.

Цинизм старого опера, прекрасно знающего, что почем в каждом жизненном явлении, к дальнейшей откровенности Прозорова не располагал, тем более чужой откровенностью его собеседник привык пользоваться как разменной монетой. И с красным знаменем на баррикадах он Сенчука не представлял, однако без труда видел его распорядителем на похоронах павших героев и, соответственно, наследником их славы и нереализованных привилегий.

В дверь постучали.

Старпом неторопливо приподнялся, бутылку со стола убирать не стал и открыл замок.

На пороге стоял бледный от трудно сдерживаемой злобы араб.

— Почему не на мостике?! — с места в карьер заорал на старпома. — А!.. Вы изволите пьянствовать! Хорошо же проходит ваша служба! И за что, позвольте узнать, я плачу вам деньги? Срочно на совещание к капитану! И вы — тоже! кивнул в сторону Прозорова. — У нас чрезвычайные обстоятельства, а вы… Кстати! Кто отвечал за погрузку гребных винтов?

— Понятия не имею, — равнодушно ответил Сенчук. — Но обстоятельства трагедии представляю отчетливо.

— То есть? — насторожился Ассафар.

— Винты отлиты из превосходной, судя по всему, бронзы, — пояснил Сенчук. — А ее в России воруют даже с могильных монументов. Так что винты, полагаю, портовые работяги утянули в контору по сдаче цветного лома. За этими парнями нужен глаз да глаз! Не удивился бы, если они отвинтили бы и пропеллеры с нашей посудины.

— А почему же вы в таком случае не потрудились проследить… — Тут араб позволил себе крепкое словцо.

— Выбирайте выражения, мистер, здесь живут христиане, — промолвил Сенчук, неторопливо застегивая бушлат.

Араб, не привыкший, видимо, к замечаниям в свой адрес, устремил кинжальный взор в невозмутимого, как идол с острова Пасхи, старпома, но никакой реакции, кроме каменного безразличия, не получил и, проскрипев крепкими зубами, удалился прочь.

— Смотрите, уволят, — предупредил старпома Прозоров.

— Я не люблю хвастунов, — отозвался Сенчук, — но могу вас заверить, что, очутись Георгий Романович в отставке, эти горемыки–мореходы заблудятся в океане, как дети в лесу. И если, держа курс к Гренландии, упрутся в острова людоедов, удивляться будут все, кроме меня. Так что ссал я зигзагами с клотика на всяких арабских командиров! Ишь, заявился… Сам в себе не помещается! Решил мне гемоглобин попортить… Да умрет он с этой мечтой!

Совещание проводилось в кают–компании.

— Мы не можем управлять спуском батискафа, — сказал Ас–сафар, сидевший во главе стола, высоким, дрожащим от гнева голосом. — Я не знаю, каким образом вместо винтов в ящиках оказался металлолом, но уверен, в итоге выясню это… Кальянраман, что, если нам связаться с Норвегией и заказать новые винты?

Индус, сидевший с побледневшим лицом — видимо, после взбучки, отрицательно замотал головой в чалме:

— Батискаф американского производства… Там иные посадочные размеры. Которых, кстати, в документации нет. Нам придется обратиться к фирме–изготовителю.

Сидевший рядом с Ассафаром второй помощник Еременко, с лица которого не сходила обычная гнусная улыбочка, внезапно произнес:

— Я внимательно посмотрел ящики… Они едва ли вскрывались в порту. Нижние гвозди ржавые, а на верхних очень даже свежие отметины…

— Это что же — диверсия? — прищурился Ассафар.

Еременко, не поднимая на него глаз, пожал плечами. Произнес вяло:

— Думаю, очень скоро я дам вам на это ответ…

— Очень интересно, — ледяным тоном продолжил Ассафар. — У нас череда каких‑то двусмысленных происшествий… Но с их природой мы разберемся. Итак. У нас нет рабочего батискафа, но мы восстановим его. Я принял решение. Судно направляется к Бермудским островам. К координатам утонувшего "К-219". Оттуда мы идем в порт Нью–Джерси, команде дается десять дней отдыха, мы принимаем на борт винты, запасную аппаратуру и возвращаемся в Норвежское море. Есть ли вопросы, господа?

— Увы, имеются, — промолвил Сенчук. — Если батискаф бесполезен, то зачем нужен крюк к следующей ядерной могилке?

Араб помолчал, презрительно щуря глаза и покусывая губы.

— Хорошо, я отвечу, — произнес терпеливым тоном. — У нас есть батисфера, обладающая свойствами батискафа. Она сможет самостоятельно, управляемая компьютером, спланировать на заданный участок поверхности дна.

— Почему же вы не хотите использовать ее сейчас? — спросил Прозоров.

— Потому что она предназначена для другого рода работ.

— То есть?

— То есть, — с неудовольствием продолжил Ассафар, — опусти мы ее к "Комсомольцу$1 — тросы и грузоспусковые механизмы не выдержат, и мы ее потеряем. И тогда к Бермудам будет плыть попросту не с чем.

— Таким образом батискаф предназначен для исследования "Комсомольца", а батисфера — для "К-219"? Где ею и пожертвуют, — вывел резюме Прозоров. Затем, недоуменно качнув головой, прибавил: — Дорогостоящий экспериментик!

— Наука, как известно, требует жертв, — оптимистически заметил Сенчук. И их становится все больше и больше… . Наступила пауза.

— Еще вопросы? — спросил араб.

— Я могу идти? — поднялся Сенчук. — Мне надо ознакомиться с метеосправкой, коли уж я взялся за обязанности вашего штурмана…

— Со справкой или с бутылкой? — ядовито уточнил араб.