А вот еще:
"Так бывает солнечным августовским днем, когда встрепенется от внезапного порыва ветра березовая роща и густо посыплется с ослабевших веток невесомая листва. И долго еще успокаивается это сухое шуршание, несколько упрямых листков пытаются зацепиться за соседние ветви, прежде чем упасть на землю, но безуспешно. Роща по–летнему жива, нет в ней покуда явных прорех и просветов, но человек уже замер с дрогнувшим сердцем — как быстро летит время, вот и осень, а там зима, зима…"
Ого! Оказывается, за тяжким заслоном всякого рода новомодной жути таились, слабенько пробиваясь наружу, как ростки сквозь асфальт, живые побеги настоящей литературы — неподвластные коммерческой косе. В невзрачных обложечках, с хилыми тиражами… А иногда и маскировалась в этой жути, идя на компромисс формальной мимикрии.
Он положил папку обратно, поверх хранившейся в ящике портативной пишущей машинки.
Подумал рассеянно, глядя на смерзшиеся в пыльной заскорузлой ваксе литерные молоточки: "Из этих буковок, как из атомов, составляются миры".
Нет, ему уже никакого мира не составить! Спекся!
Поэт Крохин остался там, в прошлом, в "министерстве" Союза писателей, в кормушке, куда было проникнуть труднее, чем в личный состав центрального аппарата КГБ, ибо, заполучив членскую книжицу, можно было ничего не сочинять, а так — печь пространные рецензии, заседать в комиссиях, рассуждать на ту или иную тему, кататься с сильно пьющими писательскими делегациями по стране, зная, что тебе — идеологу, так сказать, — обеспечат и бесплатную новую квартиру, и машину вне очереди каждые три года, и книгу ни о чем в порядке издательской очередности, и надежную пенсию, и…
Все. Гуд бай, халява!
Вернулся Геннадий. С водкой и копченой рыбой, завернутой в грубую бумагу — возможно, продукт переработки былых художественных достижений недоразвившегося абортированного социализма.
Поднимая рюмку, Владимир предупредил его:
— Повторяю: гарантии по списку даешь прочные! Иначе… — Тут он припомнил Игоря и взвесил, соответственно, свои карательные возможности. Иначе, Гена, тебе — труба! За моим шефом та–акая банда стоит! Сейчас, кстати, у их пахана обретаюсь. В загородном доме. Отстроили на крови хоромы, сволочи!
— Три–четыре вакансии не гарантирую! — изрек, нетрезво водя рюмкой над столом, Геннадий.
— Хорошо. С женой‑то… напрочь развелся? Без всякого?.. Бесповоротно? поднося рюмку ко рту, поинтересовался Крохин.
— Отрезано!
— Не жалеешь?
— Как о вылеченном геморрое! — отчеканил Геннадий.
— Тогда — давай!
Рюмки торжественно сошлись, выплеснув в своем решительном соприкосновении часть водки на холостяцкую скатерку.
Через два часа Крохин позвонил в бандитское логово, попросив заплетающимся языком, чтобы за ним прислали машину.
С трудом выйдя из подъезда, он сунул смятую пачку сигарет в пасть каменного льва, сидевшего со своим собратом у подъезда старого московского дома, и поплелся к новенькому "БМВ", прибывшему за его плохо повинующимся в производстве направленных движений туловищем.
В голове крутились мысли о прозе и поэзии, обрывки чьих‑то выдающихся фраз, но лейтмотивом выделялось заключение, что на арабе он в очередной раз заработал, дельце обстряпано, порученное задание выполнено, а уж чего там дальше… Красота, в общем!
— Ты чего, тачку не мог взять? — неприязненно покосился на него водила молодой, худощавый парень. — Или — совсем бедный?
— Тс–с-с! — поднес палец к носу Крохин. — Какая еще тачка! Сядешь, а тебя по голове… У вас тут — полный бардак! А моя жизнь мне… это… — Он чиркнул колесиком зажигалки, а затем в трудной попытке уткнул‑таки кончик сигареты в оранжевый листок огня. Уточнил вяло: — Моя жизнь принадлежит… мафии, понял?
— Понял, — утомленно отозвался водила.
— Вот… Хорошо. А теперь слушай… Ты, между прочим, везешь поэта… Хочешь послушать? Строки?
— Ну, гни…
— И — согну! Так…
Душа по капле собирает свет.
Все отними, оставь мне эту боль,
Где девушка четырнадцати лет
Мне первый раз сказала про любовь.
Спроси меня, зачем я берегу
Прах золотой, наивные слова…
Она уже — на дальнем берегу,
Она уже видна едва–едва…
Зачем я прожил долгие года,
Не знаю сам, струится жизнь во мне,
Которая нигде и никогда
Не повторится больше на земле.
— А?!. — с заинтересованным вызовом спросил он водителя.
— Курите, пожалуйста, аккуратно, — с раздражением отозвался тот. Пепельница — здесь…
— А–а! — сказал Крохин. — Вот так, да? Ну… и правильно, в общем. Правильно… Зачем я вам?
КАМЕНЦЕВ
В офисе его прогоревшей фирмы, ныне отошедшем к иным владельцам, существовал тайничок.
В туалете, за одной из облицовочных кафельных плиток, в выдолбленном углублении, хранились восемь тысяч долларов, которые он, по счастью, не успел пустить в дело.
Доллары, навестив офис в качестве интересующейся товаром покупательницы, успешно извлекла из тайника верная Надя, и в честь обретения клада Каменцев закатил домашний пир семейного типа. Пригласить подругу в ресторан он не решился: городская стихия, бушевавшая за окном, вселяла в него ужас своей непредсказуемой и непреклонно опасной сутью.
Он хотел связаться с таинственным Геннадием, хранителем загранично–паспортной системы, но мешали сомнения: вдруг информация о таком контакте дойдет до озлобленного невозвращением долга Крохина, и тогда…
Да, тогда могут последовать события опять‑таки непредсказуемые и грозные…
С другой стороны, высиживание в квартире ничего конструктивного не сулило. Но там, за входной дверью, как за краем обрыва, ему чудилась некая пропасть — безвозвратно–гибельная.
Пришел инспектор электроплит — коренастый, невзрачный мужичонка в дерматиновой курточке, что‑то измерил в проводке тестером, сказал, что необходимо поменять две потрескавшиеся конфорки.
Каменцев, таившийся в комнате, у дверной щели, слушал его разговор с Надеждой, которую мастер застал на выходе из дома — Надя собиралась навестить подругу:
— Да бесплатная работа, хозяйка, чего беспокоишься?
— Я просто сейчас тороплюсь…
— Ну смотри, у меня запасных "блинов" немного осталось. А менять в каждой практически квартире надо… — Послышался приглушенный звяк инструментальной сумки. — Тогда, если что, звони в ДЭЗ, но только завтра уже поздно будет, за свой счет если…
— Хорошо, — раздался нетерпеливый голос Надежды. — Я подожду. Сколько вам потребуется времени, чтобы…
— Так мне еще в ДЭЗ зайти надо, — удивленно отозвался специалист. — Я не ломовой конь, чтобы с "блинами" по этажам перемещаться…
— И когда вернетесь?
— Минут через двадцать… И полчаса на работу, так что прикидывай…
— Ладно, идите. Вернетесь — позвоните в дверь три раза$1 — после некоторого раздумья произнесла Надя. — Дома муж, он сейчас отдыхает… Я его разбужу.
Войдя в комнату, она виновато шепнула Каменцеву на ухо:
— Ты слышал? Откроешь ему, а то плита эта уже измотала…
Каменцев, кивнув, вышел в коридор. Электрик, поправляя на плече ремень сумки, вскользь обернулся на него, повторил:
— Минут через двадцать буду… Плиту‑то запустил, хозяин…
Каменцев сокрушенно развел руками.
Надежда, чмокнув его в щеку, скрылась за дверью вслед за электриком.
"Может, мент? — дрогнув, подумал Каменцев, перемещая в сторону стального косяка хромированный штырек запора. — Вроде бы не похож… Слишком кургуз… Хотя, а почему бы им не послать для проверочки настоящего электрика? Это они запросто… Нет, ерунда… Вычислить невозможно… А если вычислили? Тогда все, выхода нет".
Он выглянул из окна во двор, но никаких особенных машин и подозрительных людей у подъезда не заметил.
Оставалось одно: ждать.
Электрик явился обратно через двадцать минут. Один.
Молча и сноровисто поменял "блины". Доложил:
