— Грабануть хотели?
— Ну да… Два латиноса с ножичками…
— И на сколько влетел? — сочувственно поинтересовался Забелин.
— Влетел? Да хрен они угадали! Я же, ты знаешь, чего не люблю, так это платить! У меня, как платить, всегда чего‑то с головой происходит, мысли путаются и никогда не получается… Но по фейсу они мне все‑таки умудрились, паскуды…
— Ты к шишке доллар приложи, а не цент, — посоветовал Забелин.
— Зачем?
— Исчезнет в сто раз быстрее.
— Мысль, — сказал Борис равнодушно. — О, кстати, возвращаясь к ментам… Не знаю, кому они там помогают, но у меня, помню, когда еще в Одессе жил, квартиру обокрали… Так не то чтобы воров не нашли, а покуда протоколы заполняли и всякими кистями орудовали, чтобы отпечатки пальцев выявить, блок сигарет увели, три кассеты магнитофонные и шарф… И в тот же, представь, день, я в такси тогда работал, подвез одного патрульного, все честь по чести, бесплатно, а вышел он, я глянул — оп–па! — ручки стеклоподъемника нет, свинтил ее мент! Так и тут. Доят козлов отпущения, неуклонно увеличивая их поголовье! Из‑за пива цепляются, а вот окажись ты где‑нибудь в Гарлеме — попробуй до этих спасителей докричаться! Они туда и носа не сунут… Кстати, в прошлом году еду там — и вдруг колесо спустило. А запаска тоже пробитая. Вылезаю — ночь, ни одного фонаря, только луна светит, пустые дома, и тут целая делегация отмороженных "шахтеров" из‑за угла выруливает. Ну, думаю, вот где будет моя могила.
— Так! — сказал Забелин с интересом.
— Вот и так! Я проявляю инициативу — бросаюсь к ним, как к маме родной, трясу руку ихнего вождя обкуренного, всячески выражаю радость и говорю, что прибыл сюда сегодня утром из СССР, попал в беду с колесом, но теперь душа моя поет, ибо эти люди, чье благородство просто высветляет их негритянские лица в кромешной тьме, уж наверняка бедному туристу с двумя долларами в кармане помогут! Они даже от такого напора одурели. Вождь почесал бейсбольной битой свой лоб и кивнул одной из "шестерок". И через три минуты, в течение которых я им дальнейшие комплименты произносил, "шестерка", представь, прикатила хорошенькое колесо. И тут банда безо всякого домкрата дружно мой тарантас приподнимает, меняет мне колесо, я жму лапу вождю, а он мне, значит, советует смущенно: дескать, ты больше в этом районе не появляйся, опасный, дескать, район… Я ему снова — на! — крайнюю признательность и лучшие характеристики, лесть ведь и глухие слышат, а он мне застенчиво так: чего это ты, кстати, насчет двух долларов‑то упоминал?.. И знаешь, дал я ему эти два бакса, не стал кроить! От души дал, платил, как сам себе…
Забелин, механически улыбаясь, вздохнул. Подумал: "Вот твоя нынешняя компания — осколки бывшей Страны Советов, нынешняя нью–йоркская лимита, собранная магнитом ложной американской мечты… Сегодня магнит поменял полярность и выталкивает тебя в прошлое. И кто знает, может, вскоре увидишь ты в тусклом сером экранце монитора лежащую на дне лодку с твоим дружком Димой, и вспомнишь ее иной — стоящей, притопив китовьи бока, солнечным деньком у причала, и дружка жизнерадостного вспомнишь, чьи иссохшие останки, зеленые от радиации, разваливаются сейчас на таких же бирюзово фосфоресцирующих во тьме свинцовых сотах пола в реакторном отсеке, задраенном наглухо и навсегда…"
Внезапно ему показалось, что из этого морского похода он уже сюда не вернется, поход будет последним.
То ли от выпитой водки, то ли от нервного прошедшего дня к нему пришло впечатление, словно его настигла и теперь уносит от берега властная, горделивая волна. И вдруг показалось, будто он давно знал, что будет сидеть в этой гостиной в предчувствии, будто видит ее в последний раз, и захочет отказаться от плавания, от предложенной работы, а человек, сидящий напротив, скажет, что это глупость, а он будет упорствовать, что никуда завтра не пойдет, но, покинув этот дом, сдастся и отправится в проклятый офис.
— Завидую, — говорил Борис, вновь наполняя рюмки. — Мне бы кто предложил прошвырнуться по морям–океанам…
— А я вот думаю отказаться, — проронил Забелин.
— И дурак! Здесь хочешь сгнить?! У меня — ладно, гиря семьи на ноге, умею только баранку крутить, поскольку имею две левые руки и башку, в которой одни хохмы, да и те про себя самого… Я даже не еврей, а так… просто устал. А у тебя — профессия!
— Да поздно уже… — покривился Забелин. — Вышел запал.
— Ну, чувствую, ты устал больше меня… — Борис укоризненно покачал головой. — Тебе же серьезную протекцию устроили! Молчание — золото, слово серебро, а замолвленное словечко — брильянт! Отвергни его — обидишь солидных людей. А придешь к ним снова — они тебя пошлют… Иди, скажут, к господу богу, у него своих забот нет…
Забелин посмотрел в потемневшее окно.
— Пойду. — Тяжело приподнялся из кресла. Вновь ударила боль в бедро, спиралью спустилась ниже, кольцом охватив колено.
— Да погоди, жена придет, ужин сготовит… Посидишь между двух лиц противоположного пола с синяками на рожах, желание загадаешь…
— А ей‑то как синяк пристроился?
— Да сплю беспокойно, двинул ей локтем… Шипит, говорит, теперь на работе не появиться, пудрится…
— Почему? Бьет — значит, любит. Или — ревнует, тоже неплохо.
— У нее другой аргумент, — вздохнул Боря. — Не ревнует — значит, уважает!
— Давно я уже позабыл такого рода диалоги, — сказал Забелин. — Но впрочем, сегодня с хозяйкой своей объясниться тоже придется…
— Относительно несостоявшегося брака по расчету? — спросил Борис.
— М–да, — буркнул Забелин, надевая пальто. — Жених уходит в солдаты, так что надейтесь и ждите, свадьба откладывается.
— Представляю восторг невесты, — сказал Боря. Поднявшись скрипучей деревянной лестницей, заваленной пакетами с мусором, на свой этаж, Забелин, открыв хлипкую входную дверь, сбитую из фанерных листов, вошел в коридор, куда незамедлительно выглянула невеста Нина.
Она уже собралась ложиться спать, и на ней был ситцевый халат, из‑под которого выглядывала ночная рубашка.
— Ужинать будешь?
Забелин отрицательно качнул головой. Сказал, усаживаясь за обеденный стол в гостиной:
— У меня новости. Нашел работу.
— Прекрасно! — воодушевленно произнесла она, присаживаясь напротив него со сложенными на коленях руками.
Забелин размеренно поведал о предстоящем ему морском походе неопределенного по протяженности срока, отмечая, как на лице сожительницы явственно проступает унылое разочарование.
— Значит, — вывела она резюме, — вступив в гражданский брак в начале осени, мы прожили в мире и согласии до самого ее конца, так? Результат, достойный Книги рекордов. — В голосе ее звучал вызов.
— А что делать? — спросил он равнодушно. — Отказаться от работы и сесть тебе на шею?
— Я же сказала, что куплю тебе машину!
— Таксист — не моя специальность, — отрезал Забелин. Она поднялась из‑за стола, нервно подошла к плите, включила под чайником газ и тут же его выключила, с силой крутнув обратно ручку регулятора.
— Почему‑то только проходимцы мимо меня не проходят — подытожила с чувством. — В общем, все ясно: сделал дело — бабу с воза.
— И получил землетрясение в пять баллов. — Беспечно улыбаясь, Забелин встал, обнял ее за плечи.
От волос ее тянуло горьковатыми дорогими духами. Он почувствовал активную работу желез внутренней секреции — всех сразу, словно невидимый дирижер взмахнул палочкой и такой же невидимый оркестр грянул боевой марш.
— Да пошел ты! — зло оттолкнула она его локтем. — Нашел… дуру на общественных началах!
— Но, Нина…
— Ишь ты, умник! — Лицо ее исказила гримаса ненависти и отвращения. Запахнув халат, она, передернувшись от негодования, отступила от него к стене. — Решил хорошо устроиться! Дуру нашел! Ага! Поцелуй меня в задницу!
— С удовольствием! — оживленно отозвался Забелин. Не найдя подходящей для ответа колкости, она яростно выдохнула воздух через нос — и скрылась за дверью своей комнаты, щелкнув задвижкой запора. Затем дверь открылась вновь, и последовало напутствие:
