Этот парень мог бы быть счастлив, но счастлив не был. Хотя кто видел хоть раз счастливого милиционера?

К монастырю они прошли оврагом, затем взобрались на холм с бастионом угловой сторожевой вышки и, отперев чугунную низенькую дверцу, очутились у здания бывшей монашеской трапезной, где располагалась каптерка.

— И это же надо! — восторженным шепотом восклицал завхоз, нащупывая на стене выключатель. — Двадцать лет над этим сундуком сидел и даже не думал, что такое счастье под моей, извините, люди добрые, задницей!

— Какое еще счастье? — хмуро вопросил участковый.

— Как?! — Старик испуганно оглянулся на него, затем перевел ищущий взгляд на степенного Сенчука. — Ведь закон… Если клад, то полагается… Двадцать пять процентов… Ведь правда, товарищ полковник?

— В любом случае, братец, — подтвердил тот. — Даже если кладом является твоя супруга.

Старик захихикал, мелко тряся высохшей головой и оголяя фиолетовые десны, усаженные кривыми и редкими, как незадавшийся сельдерей на грядке, зубами. На Сенчука повеяло ядреным чесночным перегаром, и он дернул щекой досадливо.

Вошли в каптерку, чьи окна занавешивали грязные темно–синие портьеры из траченного молью бархата.

Старик наклонился над зевом подвала, из которого несло ледяной сыростью.

Включив "переноску", спустились в тесное подземелье, достали из него тяжелый сундук, окованный пушистым от рыжей ржавчины железом.

Откинув крышку, Сенчук невольно закусил губу, с первого же взгляда уяснив неподдающуюся исчислению ценность старинных ювелирных украшений.

— Ну? — дрогнувшим голосом вопросил завхоз. — Как это… а? Племянник, достав из сундука золотое распятие, украшенное изумрудами и рубинами, ошеломленно прокомментировал:

— Ну, бля, дела, бля…

Данный неопределенный артикль являлся существенной частью его общего словарного запаса.

— Как официальное лицо, — торжественно произнес Сенчук, обращаясь к завхозу, — выношу вам государственную благодарность за обнаружение самого полезного из встречающихся в природе ископаемых, то бишь — клада, и, думаю, Родина употребит его по конкретному, как и нас, назначению…

— И… вот как… это… с процентами‑то?

— В обязательном порядке! — заверил Сенчук. — А сейчас слушайте боевой приказ: обследуем подвал, далее переложим ценности в мешок и идем составлять акт.

— С описью? — встрял завхоз.

— Ты мне нравишься, дед, — хлопнул его по плечу Сенчук. — Просто читаешь мысли! Если б не твои почтенные годы, рекомендовал бы я тебя к нам, дороже любого клада был бы такой человек в личном составе, но, впрочем, пора приступать к делу, бери лопату, герой… А бутылочку‑то прихватил? — обернулся к племяннику. — Правильно! Ну‑ка, плесни сто грамм счастливчику, ворону здешних мест! Пускай прочистит клюв перед работой!

Завхоз хлебнул водки и полез шуровать в подземелье.

Племянник стылым вопросительным взглядом уставился на Сенчука, но тот лишь отмахнулся — вальяжно и многозначительно.

Единственное, что обнаружилось в затхлой почве подвала, — огрызок лезвия древнего меча и пара глиняных черепков.

Ценности из сундука перегрузили в холщовый мешок и, подняв его, племянник крякнул уважительно:

— Пятьдесят килограмм, как есть, бля…

— Бо–ольше! — озабоченно протянул завхоз.

— Взвесим! — подытожил Сенчук.

Обратно возвращались берегом реки, поочередно меняя друг друга в переноске драгоценного груза.

У заводи, помогая завхозу взгрузить мешок на плечо, Сенчук нанес старику выверенный удар ребром ладони в основание черепа.

Покосившись на упавшее в старую прошлогоднюю траву тело, перевел бесстрастный взор на топтавшегося на месте племянничка, пугливо озиравшегося по сторонам. Сказал ровным голосом, поддергивая под пах отвороты болотных сапог:

— Чем дальше в лес, тем третий лишний. Ну‑ка, подсоби…

Они подволокли тело к берегу, заполоненному подмытыми остатками треснувших льдин, и, опустив голову жертвы в воду,

Сенчук деловито скомандовал:

— Быстро! Лодку!

— Ключи от замка на причале… дома лежат… — стуча зубами, выдавил из себя бледный до зелени участковый.

— У меня в кармане твои ключи, куриная ты голова! — успокоил его Сенчук. — И хватит трястись как запойному, труса праздновать, главное дело сделано, а со мной не пропадешь, все учтено, как грехи наши у дьявола в бухгалтерии. Я сейчас в монастырь, все там приберу честь по чести, заколочу доски, а ты покойничка притопи и здесь меня карауль, как девка кавалера своего ненаглядного у плетня лучшей подруги…

Через час они плыли на веслах, бороздя грузилом глубину. Нащупав сеть, комом выдернули ее из воды, даже не пытаясь достать из ячей десяток застрявших в ней подлещиков, затем краем сети опутали тело убитого и спустили в воду.

Племянник, глядя на поднимающиеся из глубины черные пузыри, вдруг встрепенулся, словно обожженный какой‑то горячечной мыслью, но тут же, хрипя, сраженный тем же свинцовым ударом, кулем повалился в ледяную купель.

Сенчук, выждав несколько минут, выдернул весла, бросив их в воду, затем скинул с себя сапоги и телогрейку. Стиснув зубы, перелез через борт в обваривший его холод.

Лодку ему удалось перевернуть на диво легко.

Затем, лавируя между плавающими льдинами, он поплыл к чернеющим на берегу узловатым ветлам.

Не чувствуя одеревеневшего тела, дошел до мешка, подволок его к заводи, опустив на полутораметровую глубину в стынь стоялой воды.

Вновь выйдя на берег, замер, обхватив мускулистыми руками свое крепко сбитое тело. Прислушался.

Со скрежетом ломались, сталкиваясь на стремнине, остатки льдин, с шорохом осыпались подмытые паводком берега, клокотали вешние воды в промоинах оврага.

"Как девка кавалера… — вспомнилось ему собственное напутствие, данное племянничку. — А кавалер — жених без гарантии, в чем и беда…"

Он впервые убил. Но вдруг почувствовал, что сделал это легко и привычно, словно пробудилась в нем скрытая память какого‑то загадочного существа, таившегося в нем, пришедшего в этот мир из другой жизни, другой эпохи и часто, как он теперь не без мистического содрогания уяснил, диктовавшего ему свою волю. А потому уже давно и незаметно ставшего сутью нынешнего Георгия Сенчука.

Далее все развивалось по накатанной, не осложненной никакими шероховатостями схеме: бабьи причитания, следователь прокуратуры, объяснения о случайном перевороте лодки и о его, Сенчука, необыкновенной удаче, объяснимой разве навыками опытного моряка и пловца; поиски тел, затем — похороны, два порванных на поминках баяна…

А через неделю он уже выволакивал из багажника автомобиля сырой, облепленный речными водорослями мешок, умещая его в погреб своего гаража, снабженного капитальными запорами, способными поддаться лишь сварочному аппарату.

Неприятности на работе утихомирились, "Скрябин" готовился к очередному плаванию, и вскоре Сенчук перетащил в свою каюту весь монастырский клад.

Интересной особенностью обладала каюта особиста, грешившего контрабандой!

Уже несколько лет назад Сенчук сконструировал хитроумную съемную перегородку, крепившуюся на мертвых, казалось бы, заклепках, однако заклепки представляли собой винты, отворачивающиеся по направлению часовой стрелки специальным ключом. За первой перегородкой была другая, также прочно крепившаяся к корпусу, а вот за ней‑то находилась потайная пустота, где при желании мог уместиться и человек.

И если бы спросили с особиста за этакую перепланировку служебного помещения, то знал Сенчук, что ответить: мол, в случае вражеских провокаций и документы сюда спрятать можно, а если Родина лазутчика таким образом перевезти пожелает, то и шпион сюда влезет, причем с гидрокостюмом и кислородным аппаратом, дающим возможность, не пуская пузырей, добраться до вражеского берега.

Итак, разбогатевший подполковник Сенчук готовился к побегу на Запад, считая дни до отплытия "Скрябина" и мучительно раздумывая не о разлуке с постаревшей женой, давно уже отчужденной от него, а о расставании с заветными сотенными купюрами в тайниках.