— Хорошо видно?

— И видно, и слышно, — рассмеялся Федоровский.

Генерал недоуменно поднял брови.

— Квартира-то не пустой оказалась, — объяснил полковник.

— А кто там был? — недовольно спросил Калганов, наклонясь вперед. — Это же конспиративная квартира нашего управления. Она, правда, давно не использовалась. Но чужих там быть не должно. Я же приказал следить за порядком.

— Вот наш охламон и следит, — Федоровский с удовольствием повторил услышанное от Штайнбаха звучное словцо.

— Охламон — это лейтенант Целлер? — хмуро переспросил генерал.

— Так точно! Парень водит туда девок, как к себе домой.

Федоровский вытащил из папки полученные в фотолаборатории снимки. Разложил их на столе перед Калгановым.

— Наш охламон оказался просто-таки сексуальным террористом, — со смешком доложил Федоровский. — Что он с этой бабой выделывал, просто уму непостижимо. И продолжалось это часа два без перерыва. Я не знаю, как эта баба домой дойдет. По-моему, она на ногах не держалась.

Затем захлопнул папку и деловито спросил:

— Будем составлять документы на увольнение Целлера из комитета или без скандала вернем его в радиомастерскую? Все равно он в нашем деле ни на что не годится.

Калганов ответил не сразу. К удивлению Федоровского, который ожидал, что генерал с отвращением отбросит снимки и прикажет немедленно гнать Целлера из чекистских рядов поганой метлой, Калганов стал внимательно их рассматривать. Даже достал из стола лупу. Он видел, что полковник следит за ним с удивлением, но никак не реагировал. Закончив изучение фотоснимков, которые можно было смело печатать в порнографическом журнале, генерал Калганов задумчиво посмотрел на полковника.

— Во-первых, заберите негативы из фотолаборатории и принесите мне. Во-вторых, предупредите техника. Если он сболтнет о том, что видел в квартире, пойдет под трибунал. В-третьих, увольнять Целлера не будем. Вам все ясно, Игорь Мокеевич?

Полковник Федоровский научился тонко чувствовать интонации своих начальников. Он поднялся со стула и вытянулся:

— Так точно, товарищ генерал.

— Можете идти.

Окончательно растерявшийся полковник вышел из кабинета и подумал, что генерал, наверное, тронулся. Его подозрения, вероятно, усилились, если бы он знал, что, оставшись один, генерал вновь стал разглядывать снимки. Причем Калганова интересовали отнюдь не прелести незнакомки, как это можно было бы предположить, а мужские достоинства лейтенанта Целлера.

Потом генерал снял трубку внутреннего телефона и соединился с дежурным по главному управлению разведки:

— Найдите лейтенанта Целлера и привезите его ко мне домой на оперативной машине в десять вечера. Знаете мой адрес?

Ответственный дежурный, взяв остро отточенный карандаш, записал адрес генерала Калганова, начальника управления «С» — нелегальная разведка, аккуратным почерком прирожденного канцеляриста.

Вместо пяти лет Петра Вагнер, соучастница нападения на тюрьму, провела за решеткой всего один год. Суд высшей инстанции и в самом деле счел приговор излишне суровым. Молодая девушка из хорошей семьи, никогда не нарушала закон, запуталась, попала под дурное влияние, сейчас раскаивается, ей преподнесен хороший урок, она твердо настроилась на исправление…

Родители хлопотали, газеты сочувствовали, адвокаты старались. Словом, её выпустили за хорошее поведение.

К ужасу одних и молчаливому восхищению других, Петра Вагнер, выйдя из тюрьмы, решила как ни в чем не бывало вернуться домой. В большом городе её появление прошло бы незамеченным. В большом городе, но не в её родном городке.

В детстве Петра Вагнер стеснялась говорить, где она родилась. Потом, напротив, научилась произносить название родного города с вызовом. Петра Вагнер родилась в городе Дахау.

Один из первых устроенных нацистами концентрационных лагерей, который принес печальную славу городу, стоял в стороне. На месте лагеря был после войны устроен музей, но горожане туда не ходили. Жители Дахау, баварского городка с более чем тысячелетней историей, утверждали, что в 1933-м они голосовали против нацистов и в создании концлагеря не виноваты.

Когда Петру освободили, встретить её она попросила свою лучшую школьную подругу Кристину фон Хассель, которую все, кроме её собственных родителей, называли просто Кристи.

Она приехала за Петрой на машине. Подруги обнялись. Петра забросила в багажник битком набитую сумку и плюхнулась на сиденье рядом с Кристи.

Петра здорово располнела в тюрьме, у неё появился второй подбородок, но черты лица стали жестче. Она постриглась совсем коротко и в своем балахоне была похожа на мужчину.

Выход на свободу подействовал на Петру очень сильно. Она без умолку болтала.

— Едем сразу домой? — перебила её Кристи.

— Нет, нет, — взмолилась Петра. — Давай остановимся в гостинице, поужинаем, немного выпьем, выспимся, а утром поедем.

Они взяли один номер с двумя кроватями. Петра заказала в номер ужин с шампанским. Она рассказывала о тюремной жизни, но не называла никаких имен, боясь, что их подслушивают — предположение, которое Кристи показалось нелепым.

Ела Петра мало, зато много пила. Лицо у неё стало красным, глаза горели. Допив шампанское, она, несмотря на вялое сопротивление Кристи, по телефону заказала ещё два мартини. За год в тюрьме Петра отвыкла от спиртного и быстро опьянела. Кристи, домашний ребенок, воспитанный в строгости, выпила меньше, но и её повело.

До того дня, когда Петру арестовали, Кристи и не подозревала, что подруга детства занимается чем-то нелегальным.

Соседи считали Петру Вагнер послушной дочерью, но бесцветной, лишенной особых интересов и увлечений. Ее отец был юристом, членом городского совета от правящей Христианско-демократической партии.

Будучи студенткой, Петра трогательно заботилась о парализованных больных, считалась необыкновенно чувствительной. Она мечтала посвятить себя больным детям, подыскала работу в приюте для неполноценных детей.

— Когда же все это началось? — расспрашивала её Кристи.

У Петры был школьный друг, начитанный марксист. Однажды он привел её в молодежную коммуну, где жили одни хиппи. Тихой и домашней Петре понравилось в коммуне. Здесь все было иначе, чем дома, свободно и легко. Нравы свободные, спали кто с кем хотел, тут же без скандалов и ревности менялись партнерами. Курили марихуану, устраивали концерты, ходили на митинги.

Очень здорово было сознавать, что как женщина она по-настоящему эмансипирована, что она может какие-то вещи делать лучше, чем мужчины. Но уже через несколько месяцев ей стало скучно. Деятельная по натуре, Петра решила помогать членам боевой революционной организации «Революционные ячейки», которые отбывали срок в тюрьме.

Она примкнула к комитету «Красная помощь». Лозунг у этих ребят был заманчивый: разрушай все, что разрушает тебя.

Члены комитета переписывались с заключенными, и из этих писем, из-за тюремной цензуры выдержанных в отвлеченно-теоретическом ключе, она многое узнала. Письма критиковали её за размытость позиции и требовали определенности: или полностью поддерживай «Революционные ячейки», или отойди в сторону.

Петра постепенно втянулась в эту работу: подготовка адвокатов для процессов над террористами, сбор пожертвований, обработка писем заключенных, которые они пересылали друг другу через адвокатов.

К письмам в тюрьму прикладывались наиболее интересные статьи из прессы, рецензии и списки новых книг. Заключенные всегда спрашивали, кто именно готовит им такие информационные пакеты. Между заключенными и новичками возникало прямое общение и начинался процесс обучения революционной теории.

Заключенные требовали дисциплины и обязательности, давали советы, настаивали на том, чтобы Петра и другие читали определенные книги и писали им отчеты.

С утра в комитете «Красной помощи» изучались свежие газеты и делались ксерокопии для заключенных, писались им письма. Около полудня приходили курьеры с вещами, которые следовало передать в тюрьму. В течение часа они спешно паковали все посылки, и адвокаты отправлялись в тюрьму.