Она беспрекословно опустилась на пол, её большие груди соблазнительно колыхались при каждом движении. Она подползла к Вилли и обняла его колени.

— Я — твоя раба, — прошептала она. — Делай со мной все, что хочешь.

— Ты дрянь, — внятно и громко сказал Вилли. — Ты жалкое ничтожество, недостойное целовать мне ноги.

— Прости меня, прости меня за все, — жарко шептала проститутка. — Я одна во всем виновата. Ты щедрый и великодушный! Я заставила тебя страдать, но я молю о прощении.

Перед тем как подняться с проституткой в её комнату с большим зеркалом и двуспальной кроватью, Вилли выпил внизу, у буфетной стойки два двойных коньяка. Сейчас жаркая волна ударила ему в голову. Эта дрянь бросила его!

Жена издевалась над ним все шесть лет, что они были в браке. Ей не нравились его манеры, его неумение вести себя в высшем обществе. Она бросала на него испепеляющие взгляды, когда он осмеливался открыть рот. А что такого ужасного он говорил? У них в деревне все так говорили. Даже его высокое назначение ничего не изменило в их отношениях. Она считала, что он просто превратился в полицейского.

— Неужели ты не мог заняться адвокатской практикой? Мы хотя бы жили сейчас в приличном доме. И мне не было бы стыдно за тебя перед друзьями моих родителей, — шипела она. — Бедная мама, она предупреждала меня, что ни в коем случае нельзя выходить за тебя замуж.

После каждого такого спора она неделю не пускала Вилли в свою спальню. После ужина уходила к себе и демонстративно запиралась на ключ. Поначалу Вилли пытался убедить её открыть дверь, жалко переговаривался с ней через замочную скважину, умолял впустить. Она никогда не меняла гнев на милость. После этого он назло ей напивался в гостиной. Несколько раз утром она заставала его спящим прямо в кресле. Он просыпался от её презрительного взгляда.

Тварь! Сука! Вилли вновь охватил гнев, и впервые в жизни он мог его не скрывать.

— Ты заплатишь мне за все, — твердо сказал он.

Его рука дернулась, и хлыст в первый раз опустился на спину проститутки. Она закричала:

— Прости, прости меня! Никогда больше я не посмею возражать тебе!

Но Вилли её не слышал. Он с наслаждением хлестал проститутку. Он полностью отдался этому сладостному делу. Он сквитался с ней, с этой мерзкой дрянью, сквитался с ней за все.

Большое белое тело дергалось в такт его ударам. Свист хлыста, её крики и вопли странно волновали его. Он почувствовал возбуждение, и его рука ослабла. Он уже не столько хлестал, сколько поглаживал женщину. Она подползла к нему. Он почувствовал, что она целует ему ноги. Ее руки медленно поднялись верх и остановились там, где им следовало быть.

Она расстегнула ему брюки, и они сразу же упали. Она приникла к нему губами. Боже, подумал он, ему ни разу в жизни не удалось убедить жену согласиться на такое!

Он выронил кнут. Она подняла голову и прошептала:

— Возьми меня, мой господин. Я — твоя.

Он опустился рядом с ней, и она обняла его мягкими прохладными руками. Он набросился на неё с таким пылом, что через несколько минут все закончилось. Но он все лежал на ней, уткнувшись лицом в полную грудь, и плакал. Почему только сейчас, на пятом десятке он получил то, чего желал всегда?

Проститутка ласково гладила его по голове и шептала ободряющие слова. Ее служба закончилась, когда он встал и начал одеваться. Она зевнула и повернулась спиной к зеркалу, чтобы посмотреть, не слишком ли видны следы от хлыста на спине. Вечером она ждала ещё одного клиента, у которого было несчастное детство и неудачный брак. Раз в неделю он приходил в публичный дом, чтобы его как следует отстегали кнутом.

Гамбургская проститутка никогда прежде не встречалась с Вилли. Она не знала, что именно его мучило. Но такие мужчины являлись к ней каждый день. Она научилась их понимать, поэтому ей платили так много, несмотря на её возраст — она была старше всех в публичном доме.

И она привыкла не интересоваться, кто её клиенты. Ей и не надо было знать, что человек, которого она приобщила к радостям секса, руководил службой государственной безопасности страны — Федеральным ведомством по охране конституции. Вилли Кайзер, побывавший в гамбургском публичном доме, вел борьбу с иностранными разведчиками и внутренними террористами. И у него были большие неприятности на службе.

В бане гостевого загородного дома Комитета государственной безопасности СССР происходило то, что осторожные немецкие гости именовали товарищеской встречей коллег, а приятно возбужденные русские хозяева называли просто пьянкой с помывкой.

Немецкая делегация прилетела в Москву в четверг вечером. Всю пятницу и субботу шли деловые встречи, а в воскресенье, дав немцам выспаться, хозяева повезли их на секретный загородный объект Комитета госбезопасности, известный своей баней и хорошим поваром. Баню соорудили специально для иностранных гостей.

Немцев было шестеро. Четверо прилетели из Берлина, двое постоянно работали здесь, в Москве, в посольстве ГДР. Все как на подбор молодые ребята, кроме подполковника Клауса Штайнбаха, он был старше и служил в разведке, а остальные — в техническом управлении Министерства госбезопасности ГДР.

Все немцы хорошо говорили по-русски: кто у себя в Берлине научился, а кто в Москве — в Высшей школе КГБ, на курсах подготовки специалистов для братских стран.

Русских приехало человек десять.

Час плавали в бассейне, затем парились.

В бане было шумно и весело. Немцы травили старые советские анекдоты, старательно и со смаком ругались матом, что им самим очень нравилось и что страшно веселило русских.

Немцы, не выдержав, первыми выползли из парилки. Дольше всех продержался подполковник Штайнбах. Он облюбовал себе верхнюю полку и наравне с русскими выбегал окунуться в бассейн. Веником умело охаживал соседа.

— Здоров парень! — восхищенно зашептал Игорь Федоровский, мускулистый белокурый полковник из управления нелегальной разведки. — Наш человек!

— Он и есть почти что наш, — так же шепотом откликнулся подполковник Маслов, который работал в подразделении, отвечавшем за сотрудничество с братскими разведками.

До этого Маслов сам служил в ГДР. В Берлине он обзавелся пивным брюшком, которое теперь старательно обхаживал березовым веником в наивной надежде похудеть.

— Штайнбах сидел у нас после войны в лагере, — вполголоса добавил Маслов.

— Нацист бывший? — насторожился бдительный Федоровский.

— Нет, пацан из гитлерюгенда. В апреле 1945-го наши его с фаустпатроном в руках прихватили. Он на допросе какую-то чушь нес, вот его и загнали в Сибирь, — меланхолично ответил Маслов.

— Не обиделся? Зла не затаил? — продолжал расспрашивать Федоровский, с интересом разглядывая немецкого подполковника.

— Наоборот, это наши лучшие кадры. В Берлине таких сколько хочешь. — Маслов усмехнулся. — Еще и благодарны нам за избавление от фашистской заразы. Они все через школы антифашистского актива прошли, там им объяснили, что к чему.

Подполковник Маслов соскользнул с полки и распахнул дверь.

— Все, я иду туда, где трудно, а то, понимаешь, водка выдыхается.

Последних выбравшихся из бани встретили приветственными криками и штрафными бокалами. Пиво было свежее, бочковое, а не бутылочное. Водку вытащили из холодильника. На стол вывалили воблу. Штайнбах, закутанный в простыню, ухватил самую здоровую за хвост и стал бить о край стола.

Федоровский, пригладив жидкие волосы, решительно поднялся. Граненый стакан водки казался крохотным в его огромном кулаке:

— Предлагаю выпить за нерушимое единство народов Советского Союза и Германской Демократической Республики!

— До дна! — подхватили по-русски немцы.

Первые уроки пития по-русски они получили, когда учились в Высшей школе КГБ в Москве.

Дисциплина в Высшей школе КГБ была суровой даже для иностранцев, но в выходной день выпить не возбранялось. Напротив, преподаватели желали знать, кто сколько в состоянии выпить и при этом не потерять контроль над собой. У разведчика должны хорошо работать голова, язык и печень, говорили преподаватели.