В жизни медвежонка ничего не менялось. Поэтому он и не заметил, что в доме поселился страх. И он нисколько не беспокоился, слыша доносившиеся снизу неуверенные шаги.

Кто-то ходил и ходил по кухне от окна к двери вокруг круглого деревянного стола. Стол был самодельный, гладко струганный, красить его не стали, и от него по-прежнему пахло свежим деревом. Это была странная походка неуверенного в себе и чем-то сильно напуганного человека.

А в остальное время в доме царила тишина, лишь изредка нарушаемая телефонными звонками или мягким шумом проезжающих мимо машин. Впрочем, говорить в доме особенно было некому.

Медвежонок Майкл, давным-давно купленный в магазине «Херти», сначала рычал, когда его укладывали на спину, а потом замолчал. А ребенок был молчаливым от рождения. Он появился на свет через восемь с половиной месяцев после возвращения Кристины из Бейрута.

Ее мечта о свадьбе с Конни и о большой семье все отдалялась и отдалялась. При каждой встрече Конни прижимался к ней и просил подождать: Москве нужна информация, а свадьба подождет.

В Бейруте Кристи твердо решила, что ей пора родить от Конни сына. Она перестала пользоваться противозачаточными пилюлями. Коллеги удивились, когда она забеременела. Но по крайней мере в наше время не надо никому объяснять, кто отец твоего ребенка.

В Москве были недовольны, потому что на несколько месяцев она выбыла из активной работы.

Мальчик родился с замечательными золотыми волосиками, точная копия Конни. Но когда мальчик подрос, он стал стремительно темнеть. И с каждым годом он все больше походил на покойного Башира Амина, молодого ливанского политика, который пробыл на посту президента своей страны всего двадцать три дня.

В понедельник, когда Кристина фон Хассель делала утреннюю гимнастику, к её дому подъехали две автомашины. В комнате играла музыка, и Кристи ничего не услышала. Она вздрогнула, когда резко и требовательно прозвонил звонок. Она открыла дверь, и в комнату вошли двое полицейских в форме и шестеро в штатском. Ей предъявили ордер на обыск и арест.

Она вспомнила, что однажды в её квартиру уже врывались стражи порядка. Это было в Москве, бог знает, как давно. Тогда все обошлось. Именно поэтому сейчас не обойдется.

Вслед за полицейскими в дом вошел её начальник Хайнц Риттген. Он, ничего не говоря, протянул ей толстый конверт. Это было предсмертное письмо Петры Вагнер.

Для Кристи в нем было мало интересного. Биографию своей подруги она знала досконально. Новым для неё было признание в любви. Петра написала, что все эти годы любила Кристи и страдала от неразделенного чувства. Петра подробно описала, как она увидела Кристи с Конни в Бейруте, пересказала разговоры с капитаном госбезопасности Хоффманом и советским разведчиком Конрадом Целлером. Она бы никогда не выдала Кристи, если бы не поняла, что та просто использовала Петру.

Петра только не знала, кому именно Кристи передавала то, что узнавала от нее, — западногерманскому ведомству по охране конституции или московскому КГБ?

Кристи равнодушно скользила по неровным строчкам предсмертного письма. У Петры был отвратительный почерк.

В глаза бросился только рассказ о том, что Петра провела ночь с Конни.

Теперь она узнала, что её любимый Конни, которому она посвятила всю жизнь, ради которого предала свою страну и стала шпионкой, женат, у него есть любимая жена, семья, дети.

Значит, её любимый Конни был готов переспать с любой, кто расставит ноги. Конни просто пользовался ей, как она сама пользовалась Петрой.

Но самое ужасное состояло в том, что Конни сказал Петре. Он сказал, что никогда не любил Кристи, что в постели она просто ноль.

Может быть, Петра просто придумала это из ревности, чтобы побольнее уязвить Кристи? Теперь Кристи уже никогда не узнает правды.

— Нам нужно обыскать детскую комнату, — сказал полицейский.

Кристи поднялась с ними наверх и включила свет в детской комнате, чтобы разбудить ребенка. Она автоматически посмотрела на часы и неодобрительно подумала, что ребенок должен был встать уже тридцать пять минут назад.

Ее сынишка, которого она теперь не скоро увидит, сладко спал, скинув с себя одеяло.

Она смотрела на ребенка и не могла решить, чьим сыном она хотела бы считать своего мальчика. Сыном Конни, который предал ее? Или сыном Башира, которого предала она?