— Устроить такой скандал в Федеративной Республике — тоже неплохо, Игорь Мокеевич.

— Не говорите о том, чего не понимаете, — рявкнул Федоровский. — Он действительно сказал, что готов остаться в ГДР?

— Да, он несколько раз это повторил, — подтвердил Маслов.

— Ладно, ждите, — приказал Федоровский, — буду докладывать руководству.

Он поднялся в кабинет главы представительства КГБ, снял трубку ВЧ — аппарата междугородной правительственной связи, попросил соединить его с Москвой и назвал номер генерала Калганова.

— Завтра утром я сам проведу с ним беседу, — сказал Федоровский. — Кайзер, конечно, потребует, чтобы его немедленно отправили назад. Но я ему объясню, что он никогда не сможет объяснить западникам, что он у нас здесь делал. У него есть один выход — остаться в Берлине и сделать вид, что он сознательно перешел в Германскую Демократическую Республику.

Через полчаса Федоровского вновь соединили с генералом Калгановым. Москва согласилась с предложением оставить Вилли Кайзера в ГДР и использовать его в чисто политических целях.

— Только согласуйте все с генералом Вольфом, — приказал генерал Калганов. — Если он согласен с нашими предложениями, то несколько дней подержите Кайзера у себя. Когда он расскажет все интересное, передайте его немцам. Дальше с ним будут работать только сами немцы.

Начальник главного управления разведки Министерства госбезопасности ГДР генерал Маркус Вольф принял полковника Федоровского незамедлительно. Федоровский пересказал ему, как шла беседа с Вилли Кайзером, и сообщил мнение Москвы.

— Утром, когда он проснется, — добавил Федоровский, — мы поговорим с ним. Он человек умный, поймет свое положение. В создавшихся условиях ему разумнее остаться у вас, чем скандалить и требовать, чтобы его отправили на Запад. Там ему точно конец, а у вас он сможет начать новую жизнь. Я сам проведу с ним беседу.

— Давайте подумаем, — сказал генерал Вольф. — Можно его отвезти назад, потом вновь устроить встречу и попытаться дожать, чтобы он согласился на нас работать. Есть другой вариант. Можно оставить его у нас и использовать в пропагандистской работе. Что лучше? Для разведки лучше иметь Кайзера в качестве агента. Но если не сегодня завтра его уберут из Федерального ведомства по охране конституции, то его ценность сильно упадет. А заявление Кайзера против политики Западной Германии накануне парламентских выборов будет сильнейшим ударом по правящим кругам в Бонне. Так?

Федоровский кивнул.

— Выходит, мнение Москвы самое разумное, — заметил генерал Вольф. — Но я должен доложить ЦК о нашей с вами идее. Вы будете у себя в Карлсхорсте? Я перезвоню вам.

Вольф попросил соединить его с министром. Но высокомерный адъютант ответил, что министр государственной безопасности уже спит и просил будить его только в случае начала войны. Адъютант знал, что министр не любил своего начальника разведки, и исходил из того, что ничем не рискует, если не станет беспокоить своего шефа.

Генерал Вольф был взбешен, но виду не показал. Подумав немного, он попытался позвонить генеральному секретарю ЦК партии. Генеральный секретарь, в отличие от министра, любил и поддерживал начальника разведки, но, как назло, в тот вечер чувствовал себя очень плохо. Ему сделали укол, и врачи умоляли его не беспокоить.

Дежурный помощник генерального секретаря, старый член партии, сочувственно сказал Вольфу:

— Решайте, генерал. Я знаю, что у вас не бывает мелких дел, и готов соединить вас с генеральным секретарем.

— Соедините, — решился Вольф.

Пока Москва и Берлин решали его судьбу, Вилли Кайзер храпел на кожаном диване в маленькой комнате возле кухни. С него заботливо сняли пиджак и галстук, но раздеть не решились.

Возле окна на стуле сидел хорошо отдохнувший молодой лейтенант госбезопасности. Ему предстояла бессонная ночь. Он должен был охранять покой начальника западногерманской контрразведки, а заодно следить за тем, чтобы Вилли Кайзер не выкинул какой-нибудь глупости. Поэтому лейтенанта и посадили у окна — все-таки шестой этаж, а мало ли что может прийти неуравновешенному человеку в голову с тяжелого похмелья.

Все квартиры на этом этаже принадлежали Министерству государственной безопасности и были переданы для оперативных нужд советским товарищам. В соседней квартире собралось несколько советских офицеров. Самая трудная беседа предстояла утром, когда Кайзер проснется.

В качестве убедительного аргумента, учитывая вкусы Вилли Кайзера, из запасов командующего Группой советских войск в Германии привезли ящик армянского коньяка.

Доктору Шуману сказали, чтобы он один отправлялся в Западный Берлин.

Ульрих Шуман был в ужасе.

— Что вы со мной делаете? Я должен обязательно вернуть его назад. Завтра его начнут искать. Они же быстро узнают, что он был у меня. Это катастрофа!

Офицеры из Министерства госбезопасности ГДР с презрением смотрели на Шумана. Когда им надоели эти причитания, старший из них громко приказал двум молодым оперативникам:

— Уберите этого гомика.

Шуман вздрогнул и замолчал.

Восточногерманская разведка завербовала доктора после того, как полиция задержала его ночью вместе с молодым человеком в недвусмысленной позе. Тогда ещё не было стены и легко можно было перейти из Западного Берлина в Восточный. Шуман ездил в столицу ГДР за дешевой едой и знакомился с симпатичными людьми нетрадиционной сексуальной ориентации, которые нуждались в западных марках.

Всю ночь Шуман провел в отделении народной полиции, а утром во время допроса согласился на все, лишь бы избежать суда и позора. Его тихо отпустили, и после этого Ульрих Шуман стал платным агентом восточногерманской разведки. Он давно работал на ГДР, но никогда ещё с ним не разговаривали так грубо и презрительно.

Ульрих сел за руль своей машины и тронулся с места. Он вел машину по ночному Берлину, притормаживая на перекрестках и сворачивая в нужных местах, но смотрел на дорогу невидящими глазами.

Шуман вспоминал большой крестьянский дом, в котором он вырос. Зима была лучшим временем года, потому что отец брал его с собой в лес. Когда отец уходил один, в доме появлялись разные мужчины. Они сидели на кухне с его мамой. Она наливала им водки и делала большие бутерброды с ветчиной и салом. Мама совершенно преображалась. Она крутилась между мужчинами, а они похлопывали её пониже пояса и при этом хохотали, глядя на ребенка.

— Ты бы лучше погулял, — обыкновенно говорила ему мама, раскрасневшаяся от водки и мужского внимания.

Ульрих убегал в лес и плакал. Он был достаточно взрослым, чтобы понять, чем занималась его мама с этими мужчинами. Он возненавидел мать за то, что она предала его, и перенес эту ненависть на всех женщин в мире.

Впервые он почувствовал себя счастливым, когда в послевоенном голодном Берлине пожилой главный врач его клиники пригласил Шумана к себе домой на ужин. Главный врач был внимателен и заботлив. Шуман истосковался по добрым чувствам. Он с восхищением смотрел на своего главного врача.

После ужина они выпили немного водки и настоящего кофе, а после этого главный врач, высокий, статный мужчина, начал его целовать. Врач раздел Ульриха, увел к себе в комнату и уложил в постель. Наконец Шуман понял, что значит любить самому и быть любимым и желанным. Впервые в жизни он был счастлив.

Они были любовниками несколько лет, но главный врач рано умер, и, потомившись около месяца, Шуман стал искать себе нового партнера. Он отвык спать один.

Но встретить по-настоящему близкого человека ему так и не удалось. Одна такая попытка найти в Восточном Берлине партнера на ночь закончилась для него арестом и допросом в отделении народной полиции.

Шуман заплакал. Слезы катились по его полному лицу, а он их даже не замечал.

Улицы Восточного Берлина были совершенно пустыми, но когда Шуман уже подъезжал к зональной границе, появились первые фургоны со свежим хлебом.

Молодой водитель хлебного фургона старательно разворачивался, чтобы поудобнее подъехать к магазину для разгрузки. Он даже не смотрел по сторонам, полагая, что если и появится ещё какая-нибудь машина, так ведь не трамвай же, объедет.