Селдон тяжело вздохнул.

– Да я ни о чем другом, кроме этого, не думаю, Рейч. Когда я только начинал работать над психоисторией, все это дело представлялось мне чисто научной работой. Казалось, из этого ничего не выйдет, а если и выйдет, все равно результаты нельзя будет применить на практике. Но проходят годы, десятилетия, и мы узнаем все больше и больше, и возникает непреодолимое желание все-таки попробовать, что дадут полученные результаты.

– Ради чего? Ради того, чтобы погибали люди?

– Нет, ради того, чтобы погибало меньше людей, чем могло бы погибнуть. Если проведенный нами психоисторический анализ верен, то хунта больше нескольких лет не продержится, и есть несколько способов ускорить ее уход со сцены. Все не бескровные, все не безобидные. Но этот способ – уловка с налогами – должен пройти наиболее спокойно, чем какой-либо другой, повторяю – в том случае, если результаты анализа верны.

– А если нет, тогда что?

– Тогда может случиться неизвестно что. Но должна же когда-то психоистория достичь такой стадии, когда ее выводы можно было бы применить на практике, а мы такой возможности ждали многие годы – такой возможности, когда мы могли бы с высокой степенью вероятности прогнозировать последствия событий, и эти последствия были бы наименее отрицательны в сравнении с другими вариантами. В каком-то смысле игра с налогами – первый настоящий психоисторический эксперимент.

– Что-то уж очень просто получается, как тебя послушаешь.

– Это иллюзия. Ты просто не представляешь, как сложна психоистория. Нет, все непросто. Время от времени к подушному налогу так или иначе прибегали на протяжении истории. И народ никогда не воспринимал его введение как большую радость, и всегда были выступления против такой системы налогообложения, однако протест никогда, практически никогда не приводил к низвержению правительства в резкой форме. В конце концов правительство может обладать слишком сильной властью, а форма протеста может быть достаточно спокойной и планомерной, и в итоге народ может добиться того, что правительство пойдет на уступки и отменит налог. Если бы подушный налог был смертельно опасен, уверяю тебя, ни одно правительство никогда бы не подумало вводить его. Именно из-за того, что он почти безболезнен, к нему и прибегали время от времени. Однако ситуация на Тренторе не совсем типичная. Психоисторический анализ прослеживает значительную нестабильность общественно-политической обстановки, и поэтому введение подушного налога должно вызвать исключительно сильный протест, подавление которого должно оказаться исключительно вялым.

Рейч покачал головой.

– Надеюсь, что все получится, папа, но не кажется ли тебе, что генерал возьмет и объявит во всеуслышание, что он действовал согласно указаниям психоистории, и, погружаясь на дно, утянет и тебя с собой?

– Я почти уверен, что наша беседа с ним записывалась, но если ее содержанию суждено увидеть свет, то станет ясно, что я уговаривал его повременить, выждать, покуда я не доведу анализ существующего положения вещей до конца, покуда не представлю ему отчет – а он отказался ждать.

– А мама что обо всем этом думает?

– Я с ней об этом не говорил, – ответил Селдон. – У нее теперь другие дела – очередная охота на ведьм.

– Правда?

– Угу. Пытается выявить глубокое подполье в рядах сотрудников Проекта, деятельность которого направлена против меня, ты только представь себе! Наверное, ей кажется, что среди моих сотрудников есть немало людей, которые только и мечтают от меня избавиться. Честно говоря, – вздохнул Селдон, – один из этих людей – я сам. Мне бы очень хотелось сбросить с себя груз ответственности за Проект и всю психоисторию, и переложить его на плечи других.

– По-моему, маме не дает покоя сон Ванды. Ты же знаешь, как она заботится о твоей безопасности. Клянусь, даже сон о твоей смерти мог заставить ее броситься на поиски заговора против тебя.

– Искренне надеюсь, что никакого заговора нет и быть не может.

Отец и сын весело расхохотались.

В электрофизической лаборатории почему-то было заметно холоднее, чем в других помещениях. Ожидая, когда освободится сотрудница – единственная, кто работал в лаборатории. Дорс сидела и разглядывала ее.

Стройная, с тонкими чертами лица. Красивой ее назвать было нельзя – лицо очень портили узкие губы и тяжеловатый подбородок, но в карих глазах светился ум. На табличке на письменном столе горели буквы «СИНДА МОНЕЙ».

Наконец она обернулась к Дорс и сказала:

– Прошу простить, доктор Венабили, но есть кое-какие процессы, которые нельзя прерывать даже ради жены директора.

– Я бы очень расстроилась, если бы вы бросили работу ради меня. Мне о вас говорили много хорошего.

– Это всегда приятно. Кто же меня хвалил?

– Точно не вспомню, – ответила Дорс. – Насколько я понимаю, вы одна из самых выдающихся ученых-нематематиков, занятых в работе над Проектом.

Синда Моней усмехнулась.

– Знаете, математики у нас числятся аристократами. Что касается меня, то я бы предпочла, чтобы меня считали выдающимся участником работы над Проектом, таким же, как все остальные. Какая разница – математик я или нет?

– Я с вами согласна. Скажите, вы давно работаете здесь?

– Два с половиной года. До этого я закончила аспирантуру по радиационной физике в Стрилинге и параллельно проходила практику здесь.

– Видимо, вы успешно работаете в Проекте?

– Меня дважды повышали в должности, доктор Венабили.

– Скажите, были у вас какие-нибудь трудности – строго между нами, доктор Моней?

– Работа сложная, но вы, вероятно, имеете в виду личные сложности. На это я вам могу ответить одно: нет. По крайней мере, если они и были, то это вполне естественно, как я думаю, в таком большом коллективе.

– Что это означает?

– Мелкие стычки, ссоры. Мы же все живые люди.

– Но ничего серьезного?

Моней покачала головой.

– Нет, ничего серьезного.

– Насколько мне известно, доктор Моней, – сказала Дорс, – именно вы разработали устройство, исключительно важное для работы с Главным Радиантом, с помощью которого этот прибор выдает гораздо больше информации.

Моней радостно улыбнулась.

– Так вы знаете об этом? Да, это электрофокусировщик. После того как он был разработан, профессор Селдон выделил мне эту небольшую лабораторию и назначил меня ответственной над работой в этой области.

– Я удивлена, что такой значительный успех не дал вам возможности выдвинуться в ряды элиты Проекта.

– Ну что вы… – смущенно проговорила Моней. – Это было бы несправедливо. На самом деле моя работа носила чисто технический характер, инженерный. Да, конечно, она была чрезвычайно тонкой, но тем не менее именно инженерной.

– А кто работал с вами?

– Разве вы не знаете? Тамвиль Элар. Он высказал идею, а я разработала и осуществила сборку устройства.

– Означает ли это, что слава изобретения досталась ему?

– Нет-нет. Вы не должны так думать. Доктор Элар вовсе не такой человек. Он честно разделил со мной права на изобретение. На самом деле, он хотел, чтобы устройство носило наши имена – оба наших имени, но ему это не удалось.

– Почему?

– Таковы указания профессора Селдона. Все устройства, все формулы – должны носить исключительно функциональные названия, а не имена их создателей, чтобы не было никаких обид. И поэтому разработанное нами устройство называется просто электрофокусировщиком. Правда, когда мы работаем вместе с доктором Селдоном, он называет его нашими именами, и это звучит замечательно, доктор Венабили, честно говоря. Может быть, когда-нибудь все наши изобретения получат наши имена. Я очень на это надеюсь.

– Я тоже, – вежливо кивнула Дорс. – Судя по тому, как вы говорите об Эларе, получается, что он очень милый человек.

– Да. Да, это так, – кивнула Моней. – С ним очень приятно работать. Как раз сейчас я разрабатываю новый вариант устройства – более мощный. Точно определить, для чего он предназначен, я не могу. А доктор Элар руководит моей работой.