А сейчас он вел себя в точности, как простой человек. Всех, кто попадался ему по пути, отталкивал в сторону правой рукой. А в его левой руке была зажата светящаяся голограмма.

– Где премьер-министр? – спрашивал он грозным, гремящим голосом, совсем не таким, каким обычно разговаривал во время приемов и аудиенций. – Где он?

А высшие чиновники растерянно расступались, бормотали что-то невнятное. Император сердито шел дальше, оставляя у приближенных впечатление, будто им снится страшный сон.

Наконец он добрался до кабинета Демерзеля и, переведя дыхание, заорал, то есть буквально заорал:

– Демерзель!!!

Демерзель удивленно взглянул на Императора и быстро встал, поскольку сидеть в присутствии Императора позволялось только тогда, если Император разрешал сесть.

– Сир?

Император швырнул голограмму на письменный стол Демерзеля и прошипел:

– Что это такое? Отвечай!

Демерзель посмотрел на то, что швырнул Император. Прекрасная голограмма – красивая, живая. Казалось, еще чуть-чуть, и услышишь те слова, что произносил хорошенький мальчик лет десяти, хотя на самом деле они были написаны внизу: «Я не хочу, чтобы Империей правил робот».

– Я такую тоже получил, сир, – спокойно отозвался Демерзель.

– Кто еще?

– У меня такое впечатление, сир, что эта птичка уже облетела весь Трентор. Это листовка, не иначе.

– Да, но ты видишь, там висит чей-то портрет на стене. Приглядись, про кого толкует этот паршивец. Не ты ли это?

– Сходство потрясающее, сир.

– Так, может, я не ошибаюсь, и у этой «птички», как ты выразился, одно на уме: обвинить тебя в том, что ты – робот?

– Похоже, на уме у нее именно это, сир.

– Поправь меня, если я ошибаюсь, но ведь роботы – это вымышленные механические человекоподобные существа, упоминания о которых встречаются в романах ужасов и детских сказочках?

– Для микогенцев, сир, одним из догматов их религии является то, что роботы…

– Меня не интересуют микогенцы и догматы их религии. Почему тебя обвиняют в том, что ты – робот?

– Это всего-навсего метафора, сир, я уверен. Хотят изобразить меня в виде человека бессердечного, мышление которого подобно работе вычислительной машины.

– Маловато будет, Демерзель. Меня не проведешь. – Клеон снова указал пальцем на голограмму. – Нет, Демерзель, они пытаются убедить народ в том, что ты – действительно робот.

– Вряд ли сможем что-то поделать, сир, если люди решат поверить в это.

– Мы не можем этого позволить. Тут речь идет о твоей гордости. Более того, речь идет о гордости Императора. Ведь получается, что это я – я! – взял себе в премьер-министры механического человечка. Это невыносимо. Послушай, Демерзель, существуют ли законы, которые карали бы за оскорбление чести и достоинства имперских чиновников?

– Да, сир, существуют, довольно-таки суровые, восходящие к великому Своду Законов Абурамиса.

– А оскорбление чести и достоинства Императора, если не ошибаюсь, приравнивается к уголовному преступлению?

– И наказуется смертью, сир. Все верно.

– Так вот. Унизили и оскорбили не только тебя, но и меня, и тот, кто это сделал, должен быть казнен. Конечно, за всем этим стоит Джоранум.

– Несомненно, сир, но доказать это будет довольно нелегко.

– Чушь! У меня достаточно доказательств. Я хочу, чтобы его казнили.

– Беда в том, сир, что у применения законов о чести и достоинстве нет прецедентов. По крайней мере, в нашем столетии не было.

– Потому-то у нас в жизни все наперекосяк, а Империя содрогается до основания. Законы в книгах записаны? Вот и задействуй их.

– Подумайте, сир, будет ли это мудро, – негромко проговорил Демерзель. – Вы тогда будете выглядеть тираном и деспотом. Ваше правление до сих пор блистало добротой и умеренностью…

– Вот-вот, и сам видишь, к чему это привело. Лучше пусть меня боятся за перемену в моем характере, чем любят – вот так любят.

– И все же я настойчиво рекомендую вам, сир, не прибегать к таким мерам. Это может стать искрой, от которой возгорится пламя восстания.

– Ну а ты-то что делать собираешься в таком случае? Что, выйдешь к народу и скажешь: «Посмотрите на меня. Я – не робот»?

– Нет, сир, я такого делать не стану, поскольку это унизительно для меня и более того – для вас.

– И что же?

– Пока не знаю, сир. Я еще не успел обдумать.

– Не успел обдумать?! Немедленно свяжись с Селдоном.

– Сир?

– Что тут непонятного в моем приказе? Немедленно свяжись сСелдоном!

– Вы хотите, чтобы я пригласил его во дворец, сир?

– Нет, это слишком долго. Думаю, ты сумеешь наладить линию секретной связи – секретной, слышишь, чтобы она не прослушивалась!

– Да, сир, безусловно.

– Так давай же. Быстрее!

Селдону недоставало самообладания Демерзеля, ведь он был из плоти и крови. Этот вызов в кабинет, внезапное потрескивание защитного поля – все это говорило, что происходит нечто совершенно необычное.

Он полагал, что увидит на голографическом экране какого-нибудь высокопоставленного чиновника, который предварит его секретную, непрослушиваемую связь с Демерзелем. Судя по тому, как быстро распространялись слухи о том, что Демерзель – робот, меньшего и ждать было нечего.

Но и большего Селдон никак не ожидал, а потому, когда в его кабинете появился (пусть даже в виде голографического изображения) не кто иной, как Его Императорское Величество собственной персоной, Селдон опустился на стул, широко раскрыл рот, и, как ни пытался встать, у него этого не получалось.

Клеон знаком повелел Селдону сидеть.

– Вы, видимо, знаете о том, что происходит, Селдон? – сказал Император.

– Вы насчет разговоров о роботе, сир?

– Именно об этом. Что можно предпринять?

Селдон, несмотря на разрешение сидеть, все-таки с трудом поднялся.

– Дело обстоит гораздо хуже, сир. Джоранум поднимает бунты по всему Трентору под флагом этих самых разговоров. По крайней мере, так говорят в новостях.

– Да? А вот я этого пока не знаю. Нет, конечно, зачем Императору знать правду?

– Императору не стоит волноваться, сир. Я уверен, что премьер-министр…

– Премьер-министр не делает ровным счетом ничего, даже меня не информирует. Я обращаюсь к вам и вашей психоистории. Скажите, что мне делать?

– Сир?

– Я с вами в игрушки играть не собираюсь, Селдон. Вы восемь лет работали над психоисторией. Премьер-министр утверждает, что мне не стоит принимать юридических мер к Джорануму. Но что же мне тогда делать?

– Ничего, сир, – прошептал Селдон.

– Вы ничего не можете мне посоветовать?

– Нет, сир. Я не о том. Я о том, что вам не следует ничего делать. Ничего! Премьер-министр совершенно прав, что отговаривает вас от юридических мер. От этого будет только хуже.

– Замечательно. А лучше от чего будет?

– Будет лучше, если вы не будете делать ровным счетом ничего. Пусть правительство позволит Джорануму делать то, что ему вздумается.

– И что это даст?

Селдон, стараясь скрыть отчаяние, негромко ответил:

– Скоро будет видно.

Император вдруг просиял. Куда девались злость и негодование!

– А-га! – сказал он заговорщицки. – Я понял! Ситуация у вас в руках!

– Сир, я не говорил, что…

– И не надо. Не надо ничего говорить. Я уже наслушался. Значит, так, ситуация у вас в руках, но мне нужны результаты. На моей стороне по-прежнему императорская гвардия и вооруженные силы. Они останутся мне верны, и, если дело дойдет до серьезных беспорядков, я не растеряюсь. Но для начала я дам вам шанс.

Изображение вспыхнуло и исчезло, а Селдон еще долго сидел, глядя на экран.

Впервые с того самого злосчастного момента, когда восемь лет назад он обмолвился о психоистории, он вынужден был столкнуться с неразрешимой задачей: от него требовали то, чего у него не было.

А было-то всего – дикие, неоформленные, призрачные мысли да то, что Юго Амариль называл интуицией.