Мы провели время в лесу, остановившись немного раньше обычного, потому что набрели на хижину лесника. Тут были дрова, и я развел огонь, а Генри снял со стены несколько веревочных ловушек и расставил их поблизости от входа в норы кроликов. Позже, проверив ловушки, он нашел одного кролика. Мы выпотрошили его и зажарили. У нас еще оставалась репа, но тошно было даже смотреть на нее.

На следующее утро мы направились в открытую местность и спустя час достигли ее. Треножника не было видно, и мы в хорошем настроении пошли по местности, гораздо менее обработанной. Тянулись луга, на которых паслись коровы и козы, изредка попадались картофельные поля. Иногда встречались деревья с маленькими синими плодами, обладавшими сладким терпким вкусом. Мы наелись их и наполнили мешки мелкой картошкой.

Местность постоянно поднималась и становилась все более пустынной. Лес остался на востоке, но попадались сосновые рощицы. Мы шли в тишине, даже птиц не было слышно. К вечеру мы поднялись на вершину хребта; под нами на склоне холма лежали срубленные сосны; белели пни.

Это был хороший наблюдательный пункт. Мы видели окружающие холмы, покрытые темным лесом, а за ними… такие Далекие, что казались крошечными и все же величественными… белые вершины, окрашенные в розовый цвет заходящим солнцем, вырисовывались на фоне голубого неба… Мы увидели Белые горы.

Генри ошеломленно сказал:

— Да ведь они в мили высотой!

— Наверно.

Я чувствовал себя лучше, глядя на них. Они сами по себе, казалось, бросали вызов металлическим чудовищам, которые беспрепятственно шагали по низинам. Теперь я верил, что люди смогли найти в горах убежище и жить там свободно. Я думал об этом, когда Бинпол неожиданно шевельнулся.

— Слушайте!

Я вслушался и обернулся. Он был за нами… далеко, конечно, но я знал, что это он — слышался треск и грохот деревьев под ударами массивных ног: гигант шел по сосновому лесу. Потом шаги смолкли. И в разрывах листвы мы увидели на фоне неба треножник.

— Мы не были на виду с утра, — сказал Бинпол. — Да и сейчас нас не видно. И однако он знает, что мы здесь.

С тяжелым сердцем я ответил:

— Возможно, это совпадение.

— Дважды — может быть. В третий раз — вряд ли. Но если то же самое происходит раз за разом… Он идет за нами, и ему даже не нужно нас видеть. Как собака идет по запаху.

— Это невозможно! — сказал Генри.

— Там, где другие объяснения не подходят, невозможное становится истиной.

— Но почему он идет за нами? Почему он просто не схватит нас?

— Кто может сказать, что у него на уме? Может, ему интересно, куда мы идем.

Недавнее радостное настроение исчезло… Белые горы существовали. Они могли бы нам предоставить убежище. Но до них еще много дней пути, а треножник лишь в нескольких гигантских шагах.

— Что же нам делать? — спросил Генри.

— Надо думать, — ответил Бинпол. — Пока он ограничивается тем, что идет за нами. Это дает нам время. Но, возможно, не так уж много.

Мы начали спускаться по склону. Треножник не двигался, но у нас на этот счет не было больше иллюзий. Мы тащились в отчаянном молчании. Я пытался придумать хоть какой-то способ отделаться от него, но чем больше я думал, тем безнадежнее мне казалось наше положение. Может, товарищи что-нибудь придумают. Бинпол скорее всего. Конечно, он что-нибудь придумает.

Но к тому времени, как мы остановились на ночь, он ничего не придумал. Мы спали под соснами. Здесь было сухо и сравнительно тепло, а постель из игл была мягче, чем все, на чем я спал после замка. Но в этом было мало утешения.

Утро было пасмурное и соответствовало нашему настроению. У подножия сосен стоял тонкий серый холодный туман: мы проснулись, дрожа от холода, когда еще едва рассвело. Мы брели меж деревьев, стараясь согреться в движении, и грызли сырую картошку. Вечером мы не смогли разглядеть долину, а сейчас вообще ничего не было видно. Стало светлее, но туман ограничивал видимость. Видно было на несколько ярдов, а дальше стволы деревьев исчезали в дымке.

Конечно, мы не видели треножника. И ничего не слышали; слышались только звуки наших шагов, но и те на ковре опавших игл звучали так тихо, что вряд ли выходили за пределы слышимости. Днем раньше это подбодрило бы нас, но теперь мы знали, что это безразлично. Сейчас наш преследователь за пределами видимости и слышимости. Но он был там и двадцать четыре часа назад и все же нашел нас в лесу.

Мы вышли из сосен на высокую влажную траву, которая тут же промочила нам ноги. Было очень холодно. Мы шли быстрее, чем обычно, но это не согрело нас. Я дрожал, зубы у меня слегка стучали. Мы почти не разговаривали. Не было смысла спрашивать Бинпола, не придумал ли он что-нибудь. Достаточно было взглянуть на его несчастное длинное лицо, розовое от холода, чтобы понять: нет, не придумал.

Спуск в долину был крутым, и мы двинулись на запад. Карта показывала, что, если мы пройдем несколько миль вдоль долины, спуск будет легче. Мы автоматически продолжали идти по карте за неимением другого выхода. Слышался отдаленный плеск воды. Мы пошли на него, увидели реку и двинулись вдоль нее. Мы шли уже несколько часов, но мне было так же холодно и сыро, как и в самом начале; голод усилился. Вокруг не было признаков пищи или жизни.

Постепенно туман рассеивался. Грязноватая серость белела, становилось прозрачно, и время от времени появлялись яркие полосы, отражавшиеся от серебряной поверхности воды. Настроение наше слегка улучшилось, а когда появилось солнце, вначале как туманное серебряное пятно, а потом уж как сияющий огненный диск, мы почувствовали себя сравнительно хорошо. Я говорил себе, что, может, мы ошиблись и у треножника нет никакого волшебного способа выслеживать нас. Может, он руководствовался чувствами — слухом, зрением, которые просто тоньше, чем у нас. Но если это так, то долгий путь в тумане должен был сбить его со следа. Этот оптимизм был не очень разумен, но я почувствовал себя лучше. Последние клочья тумана рассеялись, и мы шли по широкой долине, освещенной солнцем. Пели птицы. Мы были совершенно одни.

Но тут послышался треск на склоне долины. Я оглянулся и увидел его, далекого, но отвратительно реального.

В полдень мы набрели на заросли хрена. Мы нарвали его и съели. Во рту жгло, было горько, но все же это была пища. Мы оставили долину и начали подъем подлинному, но сравнительно пологому склону, и треножник снова исчез из виду. Но не из сознания. Чувство безнадежности, ощущение западни, которая в нужный момент захлопнется, становилось все сильнее. Даже солнце, которое согревало нас с ясного неба, не веселило меня. Когда оно начало склоняться к западу и Бинпол предложил остановиться, я упал на траву, опустошенный и измученный. Остальные двое, немного передохнув, отправились на поиски пищи, но я не мог пошевелиться. Я лежал на спине, закрыв глава и закинув руки за голову. По-прежнему я не шевельнулся, когда они вернулись, обсуждая, можно ли есть змей — Генри видел одну, но не сумел убить. Я лежал с закрытыми глазами, когда Генри совсем другим голосом спросил:

— Что это?

Я был уверен, что это не имеет значения. Бинпол что-то ответил, но так негромко, что я не разобрал. Они пошептались. Я не открывал глаза. Они еще пошептались. Наконец Бинпол произнес:

— Уилл.

— Да?

— У тебя рубашка порвана под мышкой.

— Знаю. Порвал, когда пробирался сквозь кусты у реки.

— Посмотри на меня, Уилл. — Я открыл глаза и увидел, что он стоит надо мной. На лице у него было странное выражение. Что у тебя под мышкой?

Я сел.

— Под мышкой? О чем ты говоришь?

— Так ты не знаешь? — Я сунул правую руку под мышку. — Нет, с другой стороны.

На этот раз я использовал левую руку и коснулся чего-то, что не было плотью. И было оно гладкое и твердое, как маленькая металлическая пуговица. На поверхности ее пальцы мои нащупали нечто вроде тонкой сетки. Казалось, оно вросло в мое тело, никакого перехода не было. Я поднял голову и увидел, что они смотрят на меня.