— Что это?

— Это металл шапки, — ответил Бинпол. — И оно вросло в тело, как шапка.

— Треножник… — начал я. — Вы думаете, когда он поймал меня у замка…

Мне не нужно было кончать предложение… Их лица показали, что они думают. Я отчаянно сказал:

— Вы думаете, я веду его? Я под контролем?

— Он идет за нами уже несколько дней, с тех пор как ты Догнал, — ответил Генри. — Что еще мы можем подумать.

Я смотрел на него. Загадочная способность треножника находить нас и загадка маленькой металлической пуговицы, вживленной в мое тело, — их нельзя было разделить, они связаны. Но мозг оставался моим, я не был предателем. Я был уверен в этом, как в своем существовании. Но как мне доказать это? Я не видел выхода.

Генри повернулся к Бинполу.

— Что мы будем с ним делать?

— Нужно подумать, прежде чем решать.

— У нас нет времени. Мы знаем, что он с ними. Он посылал им сигналы. Он, наверное, уже сообщил, что его поймали. Треножник может быть на пути сюда.

— Уилл рассказал нам о треножнике, — ответил Бинпол. — Что он поймал его и выпустил, что он был без сознания и ничего не помнит. Если бы его мозг служил треножникам, зачем бы он стал нам рассказывать об этом? И разве он не стал бы осторожнее, порвав рубаху? Пуговица очень мала, не как шапка, и далеко от мозга.

— Но ведь треножник по нему следит за нами.

— Да, это так. Компас — он показывает на север. Наверное, там много железа. Но если поднести ближе железный предмет, компас укажет на него. Мы же видим, почему он это делает. Треножник поймал Уилла, когда тот уходил из замка. Все остальные спали. Уилл был без шапки, но треножник не надел на него шапку. Может, ему стало интересно, куда идет Уилл и что собирается делать. И он снабдил его этой штукой, за которой можно идти, как по стрелке компаса.

Разумно. Я был уверен, что так и есть… Теперь при каждом движении я ощущал под рукой эту пуговицу. Было не больно, просто я знал, что она там. Почему я не чувствовал ее раньше? Та же мысль пришла в голову и Генри.

— Но он должен был знать о ней. Почувствовать.

— А может, и нет. В вашей стране бывают люди… которые развлекают — с животными, прыгают в воздухе, силачи и все такое прочее?

— Цирк, — ответил Генри. — Я однажды видел.

— К нам в город приезжал цирк, и там человек делал странные вещи. Он приказывал спать, и люди подчинялись его приказам. Они совершали даже такие поступки, из-за которых казались глупыми. Иногда приказ действовал спустя какое-то время. Моряк со сломанным бедром целую неделю ходил без костыля, после чего боль и хромота вернулись.

— Сейчас я чувствую ее, — сказал я.

— Мы тебе ее показали, — ответил Бинпол.

— Наверно, это и уничтожило приказ.

Генри сказал нетерпеливо:

— Это не меняет фактов. Треножник из-за этой штуки может следовать за нами и поймать, когда ему вздумается.

Я видел, что он прав, и сказал:

— Остается только одно.

— Что?

— Если мы разделимся и я пойду другим путем, вы будете в безопасности.

— Другим путем к Белым горам? Но ты все же приведешь его туда. Вероятно, это ему и нужно.

Я покачал головой.

— Я туда не пойду. Вернусь назад.

— И будешь пойман. И на тебя наденут… наденут шапку?

Я вспомнил, как меня сорвали со спины Аристида, как отделялась земля внизу. Надеюсь, я не побледнел от страха, который испытал.

— Сначала нужно меня поймать.

— Поймает, — сказал Бинпол. — У тебя никаких шансов уйти.

— Я могу по крайней мере увести его в сторону.

Наступило молчание. Как я сказал, это единственный выход, и они должны будут согласиться. И говорить им ничего не нужно. Я встал и отвернулся.

— Уилл, — сказал Бинпол.

— Что тебе?

— Я сказал, что мы должны подумать. Я думал. Эта штука у тебя под мышкой, она маленькая, и хотя посажена прочно, не думаю, что она уходит глубоко.

Он помолчал. Генри спросил:

— Ну и что?

Бинпол посмотрел на него, потом на меня.

— Поблизости нет крупных сосудов. Но будет больно, если мы вырежем.

Сначала я не понял, к чему он ведет, а когда понял, от радости у меня закружилась голова.

— Ты думаешь, мы сможем?

— Попробуем.

Я начал стаскивать рубашку.

— Не будем тратить времени.

Бинпол не торопился. Он заставил меня лечь, подняв руки, и ощупал пальцами пуговицу и кожу вокруг нее. Я хотел, чтобы все поскорее кончилось, но был в его руках и понимал, что не должен проявлять нетерпения.

Наконец он сказал:

— Да, будет больно. Я постараюсь сделать это побыстрее, но тебе нужно что-нибудь закусить. А ты, Генри, держи его руки, чтобы он не мог вырваться.

Он дал мне кожаную лямку от своего мешка, чтобы я зажал ее в зубах; я ощутил на языке кислый резкий вкус. Нож был тот самый, что мы подобрали в большом городе. Его лезвие было покрыто чем-то вроде жира, и Бинпол немало времени провел, затачивая его. Но все же оно было, по-моему, недостаточно острое. По знаку Бинпола Генри зажал мне руки. Я лежал на левом боку лицом к земле. Прополз муравей и исчез в гуще стебельков травы. Потом Бинпол навалился на меня всем весом своего тела, левой рукой он еще раз ощупал пуговицу у меня под мышкой. Я как раз закусил ремень, когда он сделал первый надрез. Тело мое дернулось, я чуть не вырвал у Генри свои руки. Боль была мучительной.

Последовал еще один удар боли, и еще. Я старался крепче сжимать кожу, мне показалось, что я прокусил ее. Капли пота выступили у меня на лице; я видел, как они падали в пыль. Я хотел крикнуть ему, чтобы он прекратил, чтобы кончилась боль, и уже выпустил кожу, чтобы сказать об этом, как новый удар боли заставил снова прикусить ее вместе с языком. Горячий соленый вкус крови во рту и слезы на глазах. С огромного расстояния я услышал слова Бинпола:

— Отпусти его.

Руки мои были свободны. Боль была по-прежнему сильна, но все же легче, чем только что. Бинпол встал, и я начал подниматься вслед за ним на ноги.

— Как я и думал, — сказал Бинпол, — оно только на поверхности. Смотри.

Я выплюнул ремень и посмотрел на то, что он держал в руке. Пуговица была серебряно-серая, примерно полдюйма в диаметре, толще в центре и заострялась к краям. Она была цельной, но производила впечатление, будто внутри нее имеются сотни крошечных деталей. К ней были прикреплены окровавленные клочки моего тела, вырезанные Бинполом.

Бинпол потрогал пуговицу пальцем.

— Любопытно, — сказал он. — Я хотел бы изучить ее. Жаль, что мы должны ее оставить.

Во взгляде его отражался неподдельный интерес. У Генри, который тоже смотрел на пуговицу, позеленело лицо. И во мне при виде клочков мяса поднялась тошнота. Я отвернулся. Когда я пришел в себя, Бинпол все еще разглядывал пуговицу.

Тяжело дыша, я сказал:

— Выбрось ее. И нам лучше идти. Чем дальше мы отсюда уйдем, тем лучше.

Он неохотно кивнул и бросил ее на траву.

— Как твоя рука? Сильно болит?

— Не помешает идти час–другой.

— Тут есть трава, которая залечивает раны. Я поищу ее по пути.

У меня уже вытекло немало крови, и она продолжала течь. Я вытирал рубашкой, а потом скатал ее в сверток и сунул под мышку. Так я и шел. Мое предположение, что ходьба отвлечет меня от боли, оказалось неверным. Болело даже сильнее, чем раньше. Но я избавился от пуговицы треножника, и каждый шаг уводил меня все дальше.

Мы продолжали подъем по неровной, большей частью открытой местности. Солнце садилось справа от нас: по другую сторону длинные тени почти поравнялись с нами. Мы молчали. Я сжимал зубы от боли. Если бы мы были в состоянии оценить, вечер стоял прекрасный и мирный. Тихо и спокойно. Ни звука, кроме…

Мы остановились и прислушались. Сердце у меня сжалось, боль на мгновение отступила, сменившись страхом. Звук, слабый, но постепенно усиливавшийся, доносился сзади — отвратительное улюлюканье, которое мы слышали в каюте “Ориона”, — охотничий крик треножника.

Секунду спустя он вышел из-за холма, несомненно, направляясь к нам. Он был на расстоянии нескольких миль, но приближался быстро, гораздо быстрее обычной своей походки.