«Я не знаю, как и кому выразить восхищение книгой Дарвина. Если я напишу ему, он сочтет это лестью; другим может показаться, что это самовосхваление; но я действительно считаю, что, с каким бы тщанием я ни работал, как бы ни старался собрать достаточное количество данных, я никогда бы не смог даже приблизиться к той полноте и завершенности, которые присущи его книге, — это огромный охват материала, непререкаемая убедительность доказательств, восхитительная манера изложения и сам дух книги. Я и вправду чувствую благодарность за то, что мне не пришлось самому представлять публике эту теорию. Мистер Дарвин создал новую науку и новую философию».

Книга Дарвина уже в течение двух лет пользовалась огромной популярностью[17], когда в апреле 1862 года Уоллес вернулся в Лондон; с собой путешественник привез двух райских птиц. Он провел на Востоке восемь лет, и на фотографии, сделанной в Сингапуре по пути домой, запечатлен высокий худощавый мужчина, застывший перед объективом, слегка смущенный, но с осанкой уверенного в себе человека. Уоллес знал, что в Лондоне его ждут дюжины ящиков и коробок с пометкой «Для частного пользования». Вместе с партиями чучел и шкурок, предназначенных для продажи, он годами отсылал их своему агенту Сэмюелу Стивенсу с указаниями складывать отдельно и не открывать до его возвращения. В этих ящиках Уоллеса дожидались тысячи засушенных птичьих шкурок, насекомых, жуков и ракушек, многие из которых ранее не были описаны и рассказ о которых должен был произвести огромное впечатление на английских ученых-натуралистов.

За то время, что Уоллес провел в джунглях, вооруженный сачком и дробовиком, интерес общественности к научным экспедициям, особенно рискованным путешествиям по диким местам, достиг небывалых высот. Дэвид Ливингстон открыл водопад Виктория на реке Замбези; Спик, исследовав совместно с Ричардом Бертоном район Танганьики, был близок к тому, чтобы отыскать наконец истоки Нила. На севере Канады одна за другой экспедиции отправлялись на поиски сэра Джона Франклина и его спутников, загадочным образов исчезнувших при попытке найти Северный морской путь от Атлантического к Тихому океану. Для тех, кто интересовался другими странами и культурой иных народов, мир становился более близким, а дальние страны — не столь безнадежно далекими. На океанских кораблях устанавливались паровые двигатели, и они уже не так сильно зависели от погоды, а первый построенный из железа корабль компании «Кьюнард» пересек Атлантический океан за девять с половиной дней. Огромный пароход «Грейт Истерн» водоизмещением 27 тысяч тонн — самый большой в мире на ту пору — продемонстрировал возможности кораблестроения; а француз по имени Де Лессепс приступил к осуществлению масштабного проекта — строительству канала через Суэцкий перешеек, который обещал сделать Индонезию гораздо более доступной для мира.

Как многие отшельники, проведшие долгие годы в добровольном изгнании, Уоллес тщательно планировал многочисленные дела, которые он собирался совершить по возвращении. Из Сурабийи на Яве он писал своей овдовевшей матери: «Теперь я, как видите, начал постепенно двигаться на запад, удаляясь от диких Моллукских островов и Новой Гвинеи по направлению к Яве». Его сестра Фанни вернулась в 1847 году из Соединенных Штатов и вышла замуж за профессионального фотографа по имени Томас Симс. Уоллес замечал: «Она написала мне письмо в прошлом месяце о том, как и где мне жить по возвращении домой. Конечно, моя дорогая матушка, после столь долгой разлуки я и не помыслю о жизни где-либо, кроме как рядом с Вами». Он беспокоился только о том, что в домике его матери может не хватить места для всех материалов, собранных за время экспедиций по Индонезии. Ему понадобится «небольшая спальня, одна большая комната или даже небольшая, и одно помещение под кладовку, чтобы хранить свои ящики и заниматься черновой обработкой материалов».

Если в ее доме не хватит места, он поможет ей с Фанни купить новый, более просторный дом. Ему бы хотелось обустроиться где-нибудь в пригороде, недалеко от Лондона: «Я бы предпочел жить подальше от городского шума, в тихом месте со своим участком и садом, но неподалеку от автобуса, чтобы можно было доехать до города».

По поводу более личных вопросов он советовался в письмах с Джорджем Силком, своим другом еще по Лестеру. Уоллесу было уже тридцать девять лет, и он надеялся найти женщину, которая стала бы его женой. «Я считаю, что хорошая жена, — писал он Силку со всей серьезностью, — это самая большая удача человека и единственный путь к счастью». Когда-то он полагал, что самое главное качество, каким должна обладать жена, — это способность к интеллектуальному партнерству; но долгие размышления и восьмилетнее одинокое существование в дальних странах заставили его изменить мнение. Теперь он считал, что «если небо пошлет мне любящую, добрую и хозяйственную женщину, я нисколько не буду сокрушаться об отсутствии у нее каких-либо талантов или даже образования».

Поиск жены оказался более сложным делом, чем охота на бабочек. Вскоре по возвращении в Англию Уоллес поселился в доме в западной части Лондона, который занимали его зять, сестра и мать, чей домик оказался слишком маленьким для воссоединившейся семьи. Также по совету Джорджа Силка он вступил в шахматный клуб. В клубе — как, возможно, и предполагал Силк — он познакомился с вдовцом, мистером Л. (Уоллес так и не открыл его полного имени), у которого были две незамужние дочери. Вскоре Уоллес начал ухаживать за старшей, часто навещал семью, посещал чаепития и обеды и стал надеяться, что она согласится стать его женой. Примерно в это время его зять-фотограф сделал портрет, на котором Уоллес выглядит уже не так, как в Сингапуре: вместе с аскетической худобой пропало и ощущение уверенности. Казалось, к Уоллесу вернулась робость, которая была присуща ему в юности. На этой фотографии он стоит очень неловко, со слабой улыбкой, будто смущаясь уже от самого вида фотоаппарата и пасуя перед лондонским обществом.

Его робкое ухаживание вполне соответствовало этой перемене. Целый год потребовался Уоллесу, чтобы набраться духа сделать предложение мисс Л., и даже тогда он сделал это в письменном виде, а не лично — так он был застенчив. Она ответила ему также письмом, отказывая вежливо, но не слишком решительно. Прошел еще год, прежде чем Уоллес сделал вторую попытку, на сей раз написав отцу девушки и попросив встретиться с ним лично. На встрече Уоллесу было сказано, что, если финансовые вопросы между женихом и невестой будут улажены к обоюдному согласию, можно подумать о свадьбе. Таким образом, помолвка стала официальной. Ухаживание продолжалось в том же неторопливом темпе, с соблюдением всех формальностей. Уоллес пригласил мисс Л. к себе домой, чтобы познакомить с семьей; он заходил к ней два или три раза в неделю, дата венчания была уже назначена, необходимые приготовления сделаны.

Совершенно неожиданно все рухнуло. В один прекрасный день Уоллес, как обычно, постучался в дверь дома своей невесты, и слуга ответил, что мисс Л. уехала, но напишет ему письмо. В изумлении он стал ждать письма, которое в конце концов пришло, написанное отцом невесты, и оповестило Уоллеса о том, что его дочь решила расторгнуть помолвку. Уоллес был глубоко опечален и совсем пал духом. Через некоторое время мисс Л. написала — оказалось, что до нее дошли слухи об отношениях Уоллеса с другой женщиной, вдовой офицера индийской армии, которые жених, по ее мнению, скрывал. Бедный Уоллес стал жертвой собственной застенчивости и сдержанности. Он поддерживал отношения с этой вдовой, которую считал очень приятной и доброй женщиной, но совсем не собирался жениться на ней. Он не рассказывал о ней мисс Л. просто потому, что вообще не любил говорить о себе. Все это он объяснил в письме к своей невесте, «но не получил ответа и с тех пор не слышал и не видел ни ее, ни кого-либо из ее родственников».