— Куда ты смотришь? Что ты там увидел? — раздражённо спросил он, повернувшись к мальчику.

Было душно и тревожно, как при резком перепаде атмосферного давления. Мальчик не ответил. Возможно, он не слышал обращённого к нему вопроса. Но глаза его ещё больше округлились.

Девушка шевельнулась. Её рука, лежавшая в ладони у Сёдзо, несколько раз конвульсивно вздрогнула.

— Умрут… Все умрут… Истлеют… — простонала она.

Сёдзо поспешно наклонился над ней, но она опять впала в забытьё.

Сёдзо вновь оглянулся назад.

Леса там уже не было, он рухнул — и не в результате землетрясения или урагана, а при ясном солнечном свете, — беззвучно и медленно опустился на землю, подобно тенту, из-под которого внезапно вытащили подпорки. Всё это выглядело так, как будто стволы деревьев внезапно утратили способность стоять, ветки — удерживать на себе листья, листья — простираться в воздухе, а кудрявые лозы — виться.

Сёдзо был не в силах вымолвить ни слова и лишь ошеломлённо смотрел по сторонам. Пальцы девушки в его ладони напряглись, словно в отчаянной попытке за что-то ухватиться.

Лес рухнул, но при этом деревья не треснули, не сломались, их коричневая кора оставалась такой же шершавой, листья — такими же изумруднозелеными, ветки — такими же гибкими и упруги ми, — просто они утратили объём и, словно тени, легли на землю, не превратившись, однако, в однородную массу. В воздухе не было видно ни клубящейся пыли, ни разлетающихся во все стороны листьев. Лес не перестал быть лесом, не исчез, не подвергся распаду — он всего лишь потерял свои привычные очертания. Но в нём сохранились те же запахи, та же способность поглощать солнечный свет, та же глубокая тишина, в нём по-прежнему, а может быть, даже с ещё большей силой ощущалась жизнь.

Лишившись формы, лес и его обитатели не лишились своих свойств. Белые шляпки грибов были по-прежнему скользкими от слизи. В земле по-прежнему копошились насекомые. Змей по-прежнему можно было узнать по извивам глянцевито-коричневой в чёрную полосу или тёмно-серой в яркую крапинку кожи; ящериц — по быстрому промельку: вот она пробежала где-то рядом, потом замерла на мгновение и снова юркнула куда-то вбок.

А над всем этим кружило и мерцало солнечное сияние…

Вдруг до Сёдзо донёсся протяжный крик мальчика. Что именно он хотел выразить своим криком, было неясно. Скорее всего, он и сам этого не знал. Но Сёдзо почувствовал, что эти звуки поднимаются из самой глубины его потрясённой и околдованной души — это был одновременно и горестный вопль, и ликующий возглас. Точно такой же беззвучный крик рвался из груди самого Сёдзо.

Ужас перед разрушением, отвращение к хаосу… Лес никуда не исчез, но он перестал быть лесом. Деревья, трава, змеи не превратились во что-то иное, однако они утратили свою физическую оболочку. И тем не менее, сущность леса как средоточия жизненной энергии заявила о себе с куда большей силой, чем прежде. В этой внезапной метаморфозе было что-то жуткое, пугающее и в то же время волнующе-прекрасное.

Горестный крик мальчика звучал, словно торжественная песня.

Сёдзо вспомнил, что однажды уже испытал похожее потрясение. Это было там, на месте сброса мусора, в такой же солнечный день, как сегодня. Он вспомнил сияние, исходившее от старых, выброшенных на свалку вещей, и свои размышления о том, что силы, понуждающие город безостановочно производить всевозможные отходы, созидают для него же новые территории. И наоборот: силы, созидающие эти новые территории, превращают всё, что производится в Токио, а, в конечном счёте, и сам Токио в мусорную свалку…

Это было похоже на сон, на глубокий, крепкий сон, в который человеку дано погрузиться лишь несколько раз за всю жизнь, а когда наступает пробуждение, в первые мгновения все вещи реального мира, в том числе и он сам, кажутся бестелесными призраками.

У Сёдзо перехватило дыхание: он чувствовал, как каждая клеточка его существа содрогается и трепещет, излучая сияние.

Внезапно девушка застонала и заметалась, будто от боли. Мигом придя в себя, Сёдзо заглянул ей в лицо. Скрипнув зубами, она несколько раз судорожно вздохнула и медленно открыла глаза.

— Ну как? Ты очнулась? — Склонясь над девушкой, Сёдзо положил руки ей на плечи.

— Где я? Что происходит?

Сёдзо разогнул спину.

— Ты потеряла сознание, увидев мёртвую цаплю, и мы перенесли тебя сюда… — Чувствовалось, что девушка ещё не полностью пришла в себя. — А потом вдруг случилось… — Сёдзо запнулся, не в силах подобрать нужное слово, и обернулся назад.

Лес стоял на прежнем месте, объятый тишиной, и солнечный свет, пробиваясь сквозь густую листву, светлыми бликами ложился на землю.

— Так что случилось? — Девушка пригладила спутанные волосы и через силу попыталась сесть.

— Леса не стало, он исчез, — объяснил мальчик. Его голос дрожал.

— Что за чушь!.. — пробормотала девушка, сжимая виски ладонями. — У меня раскалывается голова. Так вы говорите, я потеряла сознание? Мне снилось что-то очень страшное, но я не помню, что именно.

Сёдзо взял её за руки и помог подняться. Девушка слегка пошатнулась, но всё же устояла на ногах. Нахмурившись, она посмотрела на свисающие с деревьев тела мёртвых цапель и дважды произнесла:

— Страшно… Страшно…

Всё вокруг: деревья, лианы, подопрелые ветки, ящерицы — вновь обрело свой обычный вид, но, глядя на какой-нибудь толстый ствол или густые заросли кустарника, Сёдзо ловил себя на том, что смотрит на них совершенно иными глазами, чем прежде. Он всё ещё находился во власти диковинного зрелища, сделавшего его причастником некой тайны. Когда-нибудь этот первобытный лес исчезнет, но сокрушаться по этому поводу вовсе не обязательно.

По возвращении в Токио Сёдзо взял недельный отпуск, сославшись на проблемы с сердцем. «У меня разыгралась жуткая аритмия…» — принялся объяснять он, но начальник сразу же его перебил: «Ни о чём не беспокойтесь и сосредоточьте все силы на лечении».

Говоря о своём недомогании, Сёдзо отнюдь не лукавил. С ним и впрямь творилось что-то неладное, но дело было не в физической слабости и не в хандре. Наоборот: вернувшись из путешествия, он, как и следовало ожидать, проспал весь следующий день, а наутро проснулся в отличном настроении. У него пробудился аппетит, от усталости не осталось и следа.

Из всего этого, однако, не следовало, что к нему вернулась прежняя бодрость. Он ощущал внутри какую-то пустоту, как после приступа сильной диареи. И если в нём и бродили какие-то силы, то не его собственные, а словно бы пришедшие извне, — проникая в его тело, они что-то смещали, рушили в нём. В этом не было никакого сомнения. Тем не менее, соприкасаясь с мускулами, жидкостями и обрывками воспоминаний, из которых, собственно, и состояло его естество, они, казалось, излучали какую-то мерцающую энергию. Энергия лопающейся струны… Тепло, сопутствующее разложению…

Весь день Сёдзо пребывал во власти этих новых мыслей и ощущений. Сидя в своей гостиной, он рассеянно глядел в окно на тихую, опрятную улочку с множеством новых жилых зданий, которая даже в дневное время оставалась почти безлюдной. Здесь не было ни одного дома, где в лоджиях громоздился бы всякий хлам, сушилось выстиранное бельё или проветривались одеяла. Повсюду на окнах висели тюлевые занавески. Облицованные плиткой стены сверкали на солнце.

Сёдзо нравились эти дома, ему импонировала их солидность, добротная фундаментальность, элегантная простота форм, умиротворённая атмосфера, но теперь он знал, что каждый из них и вся улица в целом функционируют как живой организм, дышащий и беспрестанно выделяющий вовне отходы своей жизнедеятельности. Что, ежедневно исторгая из своего чрева груды мусора и всяческой рухляди, они и сами мало-помалу превращаются в рухлядь. Если хорошенько приглядеться, и эти облицованные плиткой стены, и замурованные в них железные балки не так уж прочны, как кажется. В среднем жилое здание рассчитано на шестьдесят лет. В действительности оно может простоять и дольше, во всяком случае, сама коробка. А внутренние коммуникации, вся эта сложная система водопроводных и газовых труб? Как долго способны они функционировать без сбоев? Приблизительно столько же, сколько и соответствующие системы человеческого организма.