Черный увидел, что погорячился, но остановиться было уже поздно. Да и не мог он побороть в себе княжеской гордыни.
XXI. НА ЛОВЦА И ЗВЕРЬ БЕЖИТ
Амбал никак не мог разузнать, о чем говорили на совете начальных мужей. Дружинники, которые были в гостиной и слышали те речи, даже под пьяную руку не проговаривались, а трезвыми тем паче. Да трезвыми они вообще с ним, хозарином, княжьим холопом, говорить не хотели.
Но это не останавливало Амбала, наоборот, разжигало в нем желание разведать, что было на совете. Видно, что-то особо важное решалось, если сохраняется в такой строгой тайне. Да и что он за ключник, если не знает всей подноготной княжьего двора.
И Амбала не оставляла надежда. Он искал, прислушивался, пока не напал на след.
Как-то вечером зашли к нему два подвыпивших сборщика мелких налогов – мытники, известные на весь град пьяницы и обиралы. Они стали умолять ключника нацедить им хоть по чаше вина. Амбал не раз гонял этих пройдох от княжеской винокурни, но сегодня ему захотелось поговорить с ними. Такие проныры и плуты всюду бывают и если не первыми, то уж и не последними узнают обо всем любопытном, о тайном и явном, что делается во граде.
Чтоб разговору не помешали посторонние, Амбал позвал мытников в укромный угол и, поставив на стол целый кувшин с янтарным вином, налил сначала по четвертушке, а потом по половине кубка в расчете, что у гостей быстрей развяжется язык.
– Вижу, мытные люди веселы сегодня, – начала он издалека, – наверное, удача сопутствовала вам на переправах?
– Какая там удача! – безнадежно махнул рукой приземистый, крепкий Мстислав, с толстой, как у лесного тура, шеей. – С торговли ныне толку мало. Говорят, печенеги дорогу перекрыли, не пускают торговых гостей ни в Итиль, ни оттуда.
– Ну, значит, вы с горя выпили? – не отставал Амбал, подливая в кубки искристого вина.
– С горя? – переспросил Мстислав и весело подмигнул своему молчаливому спутнику. – Хе-хе! Слышишь, Всеслав, с горя, говорит!.. – И, выпятив широкую грудь, зычно крикнул на всю винокурню: – Хватит уже пить нам с горя! Теперь нам весело! Отныне мы с Всеславом дружинники! Слыхал?
Амбал от удивления даже рот раскрыл.
– Дружинники? А в чьей дружине?
– Не знаешь? – удивился Мстислав. – Слышишь, Всеслав, он не знает. Хе-хе… В княжеской! – пьяно засмеялся Мстислав. – Князь собирает дружину. Огро-ом-ную! И мы со Всеславом теперь дружинники. Понял? Теперь мы пить-гулять будем и горя знать не будем. Понял?.. Одним словом, наливай.
– И давно вы в дружинниках или только собираетесь?
– Собираемся? Всеслав, скажи ему… Да мы уже бочку меда распили, а он – «собираетесь». Сам Славята…
– Славята, говоришь? – не утерпел Амбал. – Начальный муж княжеской дружины?
Мстислав посмотрел на него пьяными глазами и молча кивнул головой.
– А зачем князю дружинники? В поход, что ли, собирается? – спросил Амбал.
– В поход, – сонно подтвердил Мстислав и ударил тяжелым кулачищем по столу. – В поход, едят те мухи! Слышишь, в поход! И все! Будет у нас серебро и злато, всю винницу закупим! А пока что наливай!… При-и-вратник, при-и-вратничек… – запел он сильным, сотрясающим стены голосом, потом обнял Всеслава, уговаривая его петь.
А ключник думал тем временем, что лучше: выдворить пьяниц или, наоборот, совсем споить и оставить здесь опохмеляться. На похмелье им еще больше захочется выпить, тогда и язык проворней станет.
Амбал достал третий кувшин, наполнил кубки вином и подал дружинникам.
Однако поутру ни Мстислав, ни Всеслав ничего нового не рассказали. «Видно, ничего больше не знают», – злился Амбал. Хотел их выгнать, но сдержался: а вдруг пригодятся еще?
Мытники тоже не торопились, сидели за столом и молча поглядывали то на Амбала, то на опорожненный кувшин.
Заметив их взгляды, ключник умышленно не заговаривал о похмелье, пока пьяницы сами не попросили вина.
– Не дам, – решительно ответил Амбал. – Знаете, на сколько вчера выпили?
– На сколько?
– На целую солиду[33]!
– Х-ха! Ты что, одурел? – начал возражать Всеслав, но, как ни тужился, не мог вспомнить, сколько же он выпил вчера: кувшин, два, три, а может, и больше.
Видя его неуверенность, Амбал стал еще напористей.
– Пока не уплатите долга, не дам! Ни одного кубка не получите!
– Да побойся ты Перуна! – не выдержал Мстислав. – Разве могли мы выпить на солиду? Ты, видно, спьяну ничего не помнишь.
– Это кто же пьян был? – закричал Амбал. – Ты видел, что я был пьян? Видел, спрашиваю?
Что правда, то правда. Мстислав не видел да и не помнил, что было вчера… Но чтобы на целую солиду…
– Эх, пропади оно пропадом! – решил он помириться с ключником. – Ни по-нашему, ни по-твоему! Наливай, Амбал, еще по кубку, и пусть будет тогда солида! Будем в дружинниках, вернем. Правда, Всеслав?
– Истинная правда.
Однако Амбал стоял на своем.
– Не могу. Вино не мое, княжеское.
– Ну бери тогда свитку, – начал раздеваться Мстислав. Амбал рассмеялся.
– Чудной ты человек, разве свиткой откупишься?
– Мало? – спросил мытник и, поняв, что за солиду и вправду свитки мало, недовольно почесал затылок.
– Слышишь, Всеслав? – обратился он к товарищу. – Мало, говорит, скидывай и свою.
Но тут ключник решил отступить. В самом деле, стоит ли ссориться из-за каких-то двух кубков вина с людьми, которые еще могут пригодиться? По пьяному делу попала в его сети эта рыбка, хищная и жадная. Не стоит выпускать ее из рук. Он с деланным добродушием рассмеялся и налил мытникам вина.
– Ладно, пейте, не надо мне вашей свитки. Потом как-нибудь рассчитаетесь нужным делом за мою ласку.
ХХII. СЕМЬЯ ДОБРОГОСТА
Селение Згуры, как и все придеснянские села, скрывалось под густыми зелеными шатрами леса. От реки отделяла его неширокая полоса зарослей, а далее на восток и юг шли, перемежаясь с урочищами, большие поляны. Когда-то росла на них трава вровень с брюхом коня, жарким цветом горели алые маки. Сейчас желтеет под ветром рожь, выбросило ветвистый колос крупное просо.
Этой весной не поскупились боги на дожди, не скупятся и на свет. Тепло, приветливо сияет в небе солнце, заметно отбеливает изо дня в день ржаные колосья. Наверно, недели через две выйдут поселяне с серпами в поле, и зазвенят здесь песни, от нивы к ниве, от покоса к покосу.
Хорошо сегодня в поле, и старейшина Доброгост не торопится под кровлю избы, тешит свое сердце серебряным перезвоном колосьев, теплым дыханием ветра. Семья у него немалая – есть кому и в поле жать, и в лес пойти, и на усадьбе управиться. Одних сыновей, как пальцев на руках. А невесток, а внуков… Когда-то, правда, род их был еще большим. Пока жил отец Борислав, держались вместе, а умер, каждому захотелось своей хаты, а с хатой – и своего поля. Один он, Доброгост, не изменяет прадедовским обычаям: все, что есть, принадлежит всему роду, все должны держаться рода. Потому отец Борислав и оставил его старейшиной, хранителем очага предков.
И сыновья смекалисты. Пять женатых уже, а живут мирно, и в мыслях у них нет покинуть отцовское жилье. В поле делать сейчас нечего, потому и послал всех в лес. Одни за скотиной присматривают, другие добывают из бортей мед. Этим летом пчелам много корма: вся опушка усеяна цветами, даже голова идет кругом от запахов душистых.
Домой старейшина добрался уже пополудни. Шел к усадьбе довольный, счастливый, а там ждала его неприятность: сыновья возвратились из лесу и учинили драку.
– Тьфу на вас! – крикнул старейшина, увидев, как братья, сбившись в кучу, скручивают кому-то руки.
Но ему никто не ответил. Жены бегали вокруг мужей и так громко кричали, что никто не услышал грозного голоса отца. Подойдя ближе, старик увидел, что одни женщины плакали, другие подбадривали мужей и огрызались на тех, кто им перечил, третьи оттаскивали дерущихся.
