– Гонец из Киева хочет видеть своего князя, – обратился он к Олегу.

– Гонец?

Олег стремительно поднялся, озабоченно глядя на отрока. Потом обернулся к Черному:

– Прошу прощения, княже, дело, видно, неотложное, коли следом за мной прибыл сюда гонец.

Он вышел. Но ненадолго. Вскоре вернулся, оживленный и обрадованный. Лицо его просветлело, взгляд стал решительным и твердым.

– Добрые вести, княже, – промолвил он, обращаясь к Черному. – Радимичи прислали в Киев своих людей. Настало, говорят, время изгнать хозар. Просят прийти с дружиной на помощь.

Черный поднял на него вопрошающий взгляд. Но Олег не стал продолжать. В волнении он заходил по комнате, потом остановился у окна и погрузился в свои думы, унесся мыслями куда-то за чернеющие вдали леса, укрытые туманами просторы.

– Собирается воедино семья славян, – заговорил он снова. – На радость русичам, назло ворогам земли русской! Так оно и должно быть! Только единение племен славянских положит основу непобедимой державы русичей, избавлению от дани и покорства чужеземцам.

– Что ж, это хорошо, – отозвался Черный. – Скопом и батьку легче бить. Советовал бы не медлить, коли есть случай отбить у хозар радимичей. Дружинники твои бывалые, в сечах закаленные. А путь к радимичам тебе ведом.

Олег пытливо и настороженно глядел на Черного. Что-то подозрительное послышалось ему в словах и голосе князя.

– Мне? – спросил Олег. – А почему же не нам? Князь разве не пойдет в поход вместе с киевлянами?

В опочивальне воцарилась напряженная тишина.

– Помощь, оказанная северянам тобой и ратью киевской, велит делать именно так, – медленно ответил Черный. – Однако я… мне не под силу такой поход.

Олег побагровел, словно пощечиной ответил князь на его слова, на заветные желания. Но он подавил готовый прорваться гнев, решил продолжить разговор, уяснить, на что рассчитывать теперь у северян.

– Я понимаю, – заговорил Олег. – Князь болен, ему в поход нельзя. Но я веду речь о дружине северянской, о…

– Дружину, кроме меня, повести некому, – прервал его Черный. – Да и не к радимичам должно ее вести сейчас.

– Так куда же? – весь подался вперед Олег. Черный взглянул Олегу в глаза смело и открыто:

– Под стенами Чернигова со мною вместе северяне проливали кровь, беззаветно бились за родную землю. Как видишь, послушались они своего князя, когда он кликнул их на бой против хозар. Теперь настал мой черед послушать северян, исполнить волю народного веча: на Дон, против печенегов обязан я вести черниговскую рать…

Олег молчал, обдумывая слова князя.

– Правда твоя, – сказал он наконец.

– Еще хочу тебе сказать я вот о чем, – заговорил снова Черный, – смерть дочери сорвала пелену с глаз моих. И я не мыслю становиться на пути к единству всех славян. Пусть будет единение! Но только истинно братское. Как равный с равным, как вольный с вольным…

Близился конец приготовлений к похоронам. По обычаю, тело усопшей следовало предать огню. Только он, всесильный и всепобеждающий владыка земли и неба, может освободить человека от злых духов, которые вселяются в него с первым дыханием и таятся до последнего вздоха. А каждый сущий на земле должен уйти из жизни таким, как в нее пришел: чистым и непорочным. Огонь – великий хранитель жизни человека, ему принадлежит и то, что остается после его смерти.

Невыносимо тяжко было князю увидеть, как тело любимой дочери охватит пламя. Но таков обычай предков, значит, так и должно быть!

Пока готовили княжну в последний путь, за крепостью, у самой Черной рощи, устанавливали помост. Невысокий, но большой, просторный. Кроме умершей, ляжет здесь пара лучших коней: конюшие уже подготовили Сокола, а Всеволод привел с пастбища Барса; положат и лучшую одежду, все девичьи украшения, которыми не успела налюбоваться княжна при жизни; несколько баранов, петухов, всяких съестных припасов, чтоб было с чем отправиться в потустороннее царство Вирай, что поесть, во что одеться. А если кто пожелает сопровождать княжну в небытие, служить ей там, то и ему должно быть место на помосте. И ему и коню его.

Под помост до самого верха укладывали просушенные солнцем дрока. Да клали так, чтоб была хорошая тяга, чтоб сильней разгорался костер и высокое пламя его охватило разом и сам помост и все, что будет на нем рядом с телом княжны.

Не успели мастера закончить свою работу, как распахнулись высокие ворота, и толпы северян высыпали за черниговские стены. Впереди везли украшенное цветами тело княжны. Потом потянулись возы с бочками меда, приготовленной в княжеских кухнях пищей, цветастыми коврами, на которых надо было разместить все, что запасено в княжеских погребах и что должно быть съедено и выпито на многолюдной тризне.

На похороны собрались не только градские жители, но и пахари из окрестных поселений. Смерть княжны поразила северян своей необычностью и геройством. Кто мог подумать, что в этом хрупком теле бьется сердце воина, что, изнеженная беззаботной жизнью, она явит такое мужество в борьбе за свою свободу, достоинство и честь! Отчаянная храбрость девушки высоко вознесла ее в глазах народа.

Тризну справляли вокруг помоста, на котором высилось тело княжны. Меж поредевших деревьев Черной рощи расположились северяне. Ждали, что скажет князь. Но он не мог вымолвить ни слова. Сознание неотвратимой и вечной разлуки свалило его с ног, рыдания душили, он глядел на дочь с немой отчаянной мольбой, и слезы непрестанно катились по его лицу.

Правил тризну почетный старейшина Чернигова.

– Братья! – обратился он к притихшим северянам. – Княжна наша была веселым и добрым детищем, отрадой своего отца. Пусть же будет такой и память о ней. Княжье съестное и княжьи вина – здесь для вас. Наполните кубки, братья, и просите усопшую, пусть станет она перед богом Сварогом и умолит его дать нам долгий век на земле нашей милой. Прогоните, братья, печаль от тела нашей княжны, а тем самым и от себя. Смерти – мертвое, а живым – живое!

Первый кубок вылили в огонь, чтобы княжна не печалилась, покидая этот мир. Другой упросили выпить князя. А потом старейшина призвал наполнить кубки всех, кто пришел сюда. Раздались возгласы одобрения, заскрипели возы, покатились меж ковров пузатые бочки, запенились, полились рекою хмельной мед, вина заморские. Заходили по рукам наполненные душистой живительной влагой кубки, веселыми огоньками заискрились глаза, прояснились лица. Как тень перед светом, отступала печаль перед хмелем, и с каждой чашей вина все заметней, все дальше. Молчание сменилось разговорами, разговоры – смехом, а там зазвучала и песня. Подхваченная десятками голосов, она заглушила и гомон мужей и визг женщин.

Молодые собирались уже в круг, то здесь, то там заводили пляски. Их окружали старшие, крепко били в ладоши, подбадривали резвых девушек, ловких молодцев. Веселые хороводы, крики, шутки могли, казалось, разбудить не только все вокруг, но даже спавшую вечным сном княжну.

Но были на тризне и такие, что не под силу было хмелю разогнать их лютую тоску. Олег и Черный сидели близ ярко пылавшего помоста, молчаливые, подавленные, не сводя с окутанной дымом княжны печальных глаз.

К ним приблизился дружинник. Князья и не взглянули на него: слишком тяжки были думы их, прикованные к умершей.

– Княже! – окликнул Черного глухой, но сильный голос. Князь повернул голову и в изумлении уставился на отрока.

– Всеволод? Ты?!

– Дозволь, княже, отправиться мне вслед за Черной, – с мрачным спокойствием проговорил витязь.

Но князь не слушал его.

– О боги! – простонал он. – Значит, ты жив? Куда же ты той ночью подевался? Ты удрал? Все погибли, защищая княжну, а ты бежал, предал?

Разгневанный князь пытался встать, но Олег удержал его.

– Успокойся, княже, какой он предатель? Он храбрый воин. Его послала гонцом ко мне княжна Черная!

– Он трус и изменник! – раздраженно воскликнул Черный. – Я оставил на него княжну, я полагался на его мужество и силу. А он позорно сбежал и теперь посмел явиться мне на глаза живым!