Языческий сон, неподобающий для монахини. Сестры монастыря Богоматери не верят в морских чудовищ, даже в то легендарное, которое кто-то видел над телом Тадмора О'Келли, павшего в битве у Клонтарфа.

— У него твой цвет волос, — твердил Том. — И мои глаза.

— Ты обоим нам льстишь, — заявила она.

— Ты в зеркало давно смотрелась? В монастыре вообще есть зеркала?

— Не твое дело, — бросила она.

— Господи Иисусе, Берни… разве ты не увидела чудо? Тоже ведь поняла, что это он. Я тебя знаю.

Она повернулась и вышла. Молилась, чтобы за ней не пошел Том, а он, естественно, пошел. Она слышала его шаги у себя за спиной на вымощенной камнями дорожке от Голубого грота к автомобильной стоянке. Направляясь к монастырю, прошла мимо машины мальчика — старого, симпатичного, загадочно разрисованного «вольво», который Берни видела, когда он приезжал навестить Агнес. Как-то вечером вышла после вечерни, просто, чтобы рассмотреть рисунки. Ей особенно понравилась белая кошка, смотрящая на луну. Брендану каким-то образом удалось проникнуть в самую суть Сеслы, угадать ее стремления и невысказанные желания. Интересно, известна ли ему история белого котенка, бездомного сироты, усыновленного Салливанами?..

— Это его машина, — сказал Том у нее за плечом.

— Ну, он скоро вернется, заберет ее, — ответила она с легким колющим чувством вины за то, что не заступилась за Брендана перед полицией, не объяснила, что он никак не мог нацарапать надпись на стене и вообще не причастен к исчезновению Реджис.

— Да я не о том, — оборвал ее Том. — Видишь, что нарисовано?

— Вижу, — напряженно кивнула она.

— Сюда смотри! — махнул он вправо.

Берни всмотрелась в рисунок: рыжеволосый юноша скользит по волнам на спине морского чудовища, по обеим сторонам океана высятся утесы. Ирландия и Коннектикут, подумала она, впервые увидев изображение.

— Ну и что?

— Господи, помилуй! — воскликнул Том. — Это же фамильный крест Келли!

— Ну и что? — повторила Берни. — Думаешь, Брендану обязательно это известно? Догадался каким-то образом, что он — Келли? Как-то переплыл Атлантику — кстати, как именно? На спине настоящего морского чудовища? Того самого, которое запечатлел среди лис, кошек и белых китов?

— Зачем тогда он, по-твоему, крутится здесь? — спросил Том. — Наверняка, отправился в католическое попечительское общество, затребовал досье. В дублинской больнице никогда не обещали оставить ребенка в Ирландии. Католики разрешают усыновление где угодно, лишь бы ребенок воспитывался в лоне церкви. Боже мой, Берни, он ищет своих настоящих родителей!

— По-моему, ты ошибаешься, — упрямо возразила она. — По-моему, все очень просто. Он влюблен в Агнес. Увидел ее после несчастного случая и влюбился.

— А кошку ты как объясняешь? — спросил Том, пробудив в душе Берни сомнение из числа тех, которые она усиленно старалась прогнать.

Откуда Брендан мог знать о крошечном белом котенке, спасенном Салливанами? Ответ один — он давно здесь бродит, разузнавая об обитателях «Звезды морей»…

— Кошка символизирует его надежды, — заявила она.

— Чушь собачья. Это Сесла. Он ищет здесь свою семью.

— У него есть семья, — напомнила Берни. — Его усыновили, он нашел родителей.

Том покачал головой, сощурил голубые глаза, и Берни почувствовала, что глубоко разочаровала его. Она сохраняла суровое выражение лица, доведенное до совершенства за десять лет пребывания в должности матери-настоятельницы, научившись самым беглым взглядом высказывать неодобрение любой новой послушнице. Но Том видит ее насквозь, и она понимала, что секунд через двадцать не выдержит.

— Значит, все это символы, да? — переспросил он.

— Да. — И она забормотала какую-то ерунду, лишь бы не говорить о рыжеволосом мальчике со спокойными голубыми глазами. — Известно, что художники черпают в них вдохновение. Взять хоть Джона с его лабиринтом. А инсталляция в Баллинкасле, повторяющая руины? Еще один его песочный замок на самом известном снимке, в Дьявольской пучине…

— Песочный замок?

— Да, — кивнула Берни. — Символ быстротечности жизни, недолговечности всяких вещей. Песочный замок означает, что надо ценить красоту, любовь, близость, пока они существуют, потом дать им исчезнуть, развеяться. Думать следует только о данном моменте.

— Берни, — вздохнул он, — ты серьезно? Не слышишь никакой иронии в том, что Джон назвал свои работы песочными замками? Он строит инсталляции из камней, стволов и сломанных веток. Из чего угодно, только не из песка. Тебе никогда это в голову не приходило?

Она не ответила, не призналась, что сама часто об этом думает.

— Из долговечных материалов, Берни.

— Хватит, Том.

— Ирония заключается в том, что Джон не способен строить из песка. Потому что ему нужна прочность. На всем, от чего он когда-нибудь пробовал отказаться, остались отпечатки вцепившихся зубов. Взять хотя бы проклятый валун, который он расколотил. Не просто его уничтожил, а вытащил осколки из моря, выложил на берегу эту чертову круговерть.

— Довольно разговоров.

— Брендан черпал вдохновение в истории наших семей. Потому что знает…

Берни затрясла головой, не в силах больше слушать. Схватила Тома за левую руку, поднесла прямо к его глазам кольцо с крестом и фамильным гербом, принадлежавшее Франциску Ксавьеру Келли.

— Вот морское чудовище, — объявила она. — Вот твой фамильный крест. Похоже хоть сколько-нибудь на то, что нарисовано на машине?

Она следила, как он переводит взгляд с кольца на левое заднее крыло автомобиля. В изображениях чудовища было очень мало общего. Но пока Берни сама приглядывалась, оно вполне могло просто исчезнуть в морских глубинах. Она видела только улыбающегося мальчика, сидевшего на нем верхом, и догадывалась, что Том тоже видит только его.

Рыжеволосый, голубоглазый, он выглядел точно так, как выглядело бы дитя Томаса Келли и Бернадетты Салливан, если бы оно у них было.

— Ты думаешь точно так же, как я, сестра Бернадетта, — сказал Том. — Знаю.

— Ты вообще ничего не знаешь, — отрезала Берни. — Ну, теперь извини. Мне надо идти.

— Молиться?

— Я руковожу монастырем.

— Знаешь что? Все это очень похоже на «Касабланку»[29]. Ингрид Бергман и Хамфри Богарт близко с нами не сравнятся…

— Я не в настроении, Том.

— Я тоже. Не беспокойся. У нас всегда есть Дублин.

У нее дрогнуло сердце при мысли о том, что для них обоих значит Дублин, и она поспешила уйти.

Полицейский участок Блэк-Холла располагался в небольшом кирпичном здании на Шор-роуд сразу за поворотом на Хаббард-Пойнт. Перед ним расстилался хорошо ухоженный газон, на древке на коньке крыши развевался флаг города с изображением болотной травы, маяка и голубой цапли. Джона с Бренданом провели в маленькое помещение, велели подождать.

На них не надели наручники, не разлучили, не запретили говорить друг с другом. Полицейские держались если не дружелюбно, то вежливо и внимательно. Сержант Коссо принес Брендану пакет со льдом для разбитого носа.

Как только они уселись, прозвучал сигнал тревоги, и все, кроме двух дежурных, вскочили — произошла потасовка в прибрежном баре у Диконс-риф, где в жаркие летние дни собираются байкеры.

Джон взглянул на Брендана, проверяя, как он держится. Парень сидел неподвижно, выпрямившись, как бы ко всему приготовившись.

Джон видел молодых людей его возраста, заключенных в Портлаоз за жестокие преступления — одни совершали их по политическим мотивам, другие — от тяжелой, безнадежной жизни. Брендан совсем другой. Джону казалось, что он давно не встречал столь беззаботного, благополучного юношу. Жизнь ранила даже его собственную жену и детей, которым он причинил столько горя. По сравнению с ними Брендан ведет себя легко и свободно, даже прикладывая лед к разбитому носу. Взгляд остается ярким, губы готовы улыбнуться.