– Ну, Арзак, – сказала она ему, указывая на госпожу Марселанж, которая все еще держала чашку в руке, – вы видите, вот это графини де Шамбла, которых представляют такими надменными и суровыми по отношению к своим слугам.

– О! – протянул пастух с тем двусмысленным простодушием, которое придавало всем его словам загадочный смысл. – Для меня вовсе не открытие, что эти дамы всегда были добры к Жаку.

Графиня устремила на Арзака пронизывающий взгляд, но молодой крестьянин противопоставил неудовольствию знатной дамы спокойствие и хладнокровие.

– Я добра и к Жаку, и к другим моим служителям, когда мне известны их верность и предан– ность, – возразила она после некоторого молчания и тотчас добавила: – Мари, подай мне эту бутылку и стакан.

Служанка повиновалась. Графиня налила в стакан вина и подала его Арзаку. Тот взял его, несколько смутившись, потом вытер рот рукавом своего камзола и разом опорожнил стакан, после чего почтительно возвратил его графине, которая приняла его обратно, по-видимому, нисколько не оскорбившись этим странным поступком.

– Ну, принес ли ты нам новости? – спросила Мари Будон, догадываясь о том, что по каким-то причинам дамы не хотят сами расспрашивать Арзака.

– Новости-то я принес, – ответил крестьянин.

– Ага! – сказала графиня, слегка нахмурив брови.

– Ну, говори, что такое случилось? Что ты нам скажешь? – с нетерпением продолжала служанка.

– Я знаю, зачем господин Марселанж уезжает из Шамбла.

– Говори же скорее.

– Потерпите немножко, – спокойно возразил Арзак. – Вы знаете мою хижину, ваше сиятельство, мою маленькую хижину на колесах, где я ночую в поле среди своего стада?

– Да, конечно, знаю, – ответила графиня. – Что дальше?

– Сегодня в шесть часов, когда еще было совсем светло, я издали увидел господина Марселанжа с каким-то человеком, которого не знаю. Они должны были пройти мимо моей хижины; мне тотчас пришло в голову запереться там, и вы убедитесь, что чутье не обмануло меня. Через несколько минут они остановились возле моей хижины, не подозревая, что в такое время там кто-нибудь есть, и принялись разговаривать так свободно, как будто находились в замке Шамбла.

– Ты что-нибудь слышал? – с живостью спросила графиня.

– Благодаря щели в досках моей хижинки, щели, оказавшей мне уже немало полезных услуг, я видел их и слышал, как будто мы все трое разговаривали у камина.

– Как выглядел господин Марселанж?

– Печально и мрачно.

– О чем он говорил?

– О своем скором отъезде в Мулен и об аренде Шамбла. И от того и от другого нотариус его отговаривал, потому что я скоро понял, что второй-то и был нотариус.

– Гранжон, может быть? – спросила графиня.

– Именно. Итак, нотариус говорил господину Марселанжу, что зря он уезжает из Шамбла, если только на это у него нет веских причин. Я передаю вам их разговор в точности как слышал, графиня, – прервал сам себя Арзак.

– Я не сомневаюсь, Арзак, продолжай.

– Ну да, у меня есть веские причины для отъезда, – ответил господин Марселанж. – Настолько веские, что не решился сообщить их вам у себя, поскольку я опасаюсь, что кто-то из слуг шпионит за мной – некоторые ведь подкуплены графиней. И я привел вас сюда, в поле, где я, по крайней мере, уверен, что никто не услышит нашего разговора. Можете себе представить, как я обрадовался, – прибавил Арзак. – Я затаил дыхание и не шевелился, как сурок в своей норе.

– Дальше! – прошептала графиня отрывистым и нетерпеливым голосом.

– Господин Марселанж закрыл глаза рукой и стоял так несколько минут, не говоря ни слова, потом приподнял голову и продолжал:

– Я уезжаю отсюда, господин Гранжон, потому что боюсь двух женщин.

– Двух женщин! – вскрикнул нотариус с удивленным видом. – О боже мой! Чего же вы можете бояться со стороны двух женщин?

– Гранжон, – продолжал господин Марселанж, понизив голос и смотря нотариусу прямо в глаза, – эти две женщины – графиня ла Рош-Негли и ее дочь, и если вы их знаете, особенно если знаете графиню, вы поймете мой страх.

– Он так и сказал?! – гневно вскрикнула графиня.

– Чего же вы можете опасаться со стороны графини? – удивился нотариус.

Мне показалось, что господин Марселанж не решался говорить, но это продолжалось недолго.

– Я не стану ничего от вас скрывать, вы узнаете все, – произнес он. – Уже несколько месяцев меня повсюду и ежечасно преследует предчувствие, которое не дает мне спать по ночам. Это предчувствие скорой насильственной смерти.

– Убийства? – вскрикнул нотариус.

– Да, – признался господин Марселанж. – Я вижу повсюду и ежечасно, днем и ночью, нож или ружье убийцы, направленные мне в грудь; вот почему я хочу уехать отсюда через три дня, я ни за что не останусь здесь, даже если мне придется лишиться поместья Шамбла.

– Но какие у вас основания полагать, – удивился нотариус, – что женщина, графиня ла Рош-Негли…

– О! – перебил его господин Марселанж. – У графини есть двое преданных псов, которые по одному ее знаку способны на все: это ее слуги Мари Будон и Жак Бессон.

Мари Будон пожала плечами, но лицо Жака Бессона слегка помрачнело, и этот почти неприметный нюанс не ускользнул от внимания графини, которая следила за реакцией Жака на рассказ Арзака.

– Дальше! – холодно приказала она.

– Впрочем, – продолжал господин Марселанж, – это предчувствие настолько сильно преследовало меня и я так твердо был уверен в своей скорой и неизбежной смерти, что не колеблясь назвал им имена людей, на которых они должны донести, если убийство все-таки совершится.

Арзак умолк, и воцарилось тягостное молчание. Каждый из присутствовавших по-своему отреагировал на услышанное. Госпожа Теодора сидела бледная как полотно, по-видимому, не в состоянии о чем-либо думать. Лицо графини хранило гордое и презрительное выражение, однако она украдкой бросала тревожные взгляды на Жака Бессона, который старался казаться спокойным и бесстрастным, хотя дрожание уголков губ говорило о том, что он сильно взволнован. Что же касается Арзака и Мари Будон, то на их лицах читалось лишь полное равнодушие, к которому у Мари примешивались непоколебимая смелость и глубокое презрение к опасности.

– Это все? – спросил наконец Жак Бессон как ни в чем не бывало.

– Почти, – беззаботно ответил пастух.

– Что же еще сказал господин Марселанж? – поинтересовалась графиня.

– Он сказал нотариусу, пожав ему руку, что не может выразить словами, как он рад уехать из Шамбла, кровли и башни которого с некоторых пор приняли в его глазах зловещий вид большой гробницы. Потом они оба ушли по дороге к замку.

После довольно долгой паузы графиня обернулась к Жаку Бессону и спросила его, придав каждому своему слову особую выразительность:

– Что вы скажете об этих предчувствиях и об этом рассказе?

Жак побледнел, однако отвечал, глядя на графиню и делая ударение на каждом слове:

– Если ваше сиятельство мне доверяют, то должны быть уверены в том, что это меня нисколько не тревожит, и вас это также тревожить не должно. Я прошу у вас позволения пройти с Арзаком в мою комнату и поговорить с ним с глазу на глаз.

По знаку графини Жак Бессон и Арзак вышли и беседовали больше часа.

Через день после описанных событий два человека разговаривали на мосту Шартрез. Это были какой-то крестьянин и портной Пьер Бори, который три дня назад останавливался у дверей супругов Пюжен, соседей Шамбла. Хотя на дворе стоял август, было прохладно и дул сильный ветер, поднимавший на мосту и на дороге вихри пыли.

– Господи боже мой! – вскрикнул вдруг крестьянин, вздрогнув от холода. – Точно осень!

– Скорее зима, – возразил портной, красный нос которого живо реагировал на суровость погоды.

– Я не прочь пострелять дичь, – признался крестьянин, – и рассчитывал провести добрую часть ночи на охоте, но надо быть врагом самому себе, чтобы отправиться в лес в такую погоду. А вот кто-то похрабрее меня: идет на охоту, – добавил он, указывая Пьеру Бори на человека, который появился на другом конце моста.