История Пера строится на фундаментальном противоречии между миром людей и миром троллей. Доврский Дед почти сразу определяет перспективы героя:

Таким образом, выбрав дорогу троллей как путеводную нить в своей жизни, человек вступает в заколдованный мир. Он теряет с свободу и обрекается на бессмысленное существование во мраке. Ценности переворачиваются с ног на голову: «Белое черным зовем мы, а черное — белым». Пер, чтобы стать настоящим троллем, должен дать обет избегать дневного света и всего, что находится за пределами гор. Если же выбрать свойственный людям девиз «Будь самим собой!» — то за этим следует освобождение из горного плена, выход к залитому солнцем долу, где царит подлинная свобода. Перу предстоит прожить долгую и беспокойную жизнь, прежде чем он осознает глубокую разницу между двумя нормами и формами жизни. Но в юности, попав к Доврскому Деду, он принимает роковое решение сделать своим девизом «Пребудь собой — и всё».

Хотя мир представлений здесь типично норвежский (скандинавский), нам очевидно, что перспектива выходит далеко за рамки национальных особенностей. В нравственном аспекте драмы Пер предстает как «гражданин мира». Он норвежец по рождению, но подобен персонажу средневековых представлений «Каждый человек»[49].

В морально-эстетическом плане Ибсен рассматривал свое творчество как суд над самим собой, но в то же время и как суд над своими соотечественниками. Выступая в 1874 году с речью перед студентами в Кристиании, он между прочим спрашивал у аудитории, состоявшей из одних молодых людей: «А найдется ли среди нас человек, который время от времени не чувствовал бы и не сознавал бы в себе разлада между словом и делом, между волей и задачей, между жизнью и учением вообще? Или кто из нас, по крайней мере в единичных случаях, не был эгоистически доволен собою и, наполовину сознательно, наполовину добросовестно заблуждаясь, не идеализировал бы взаимоотношения этих категорий, как в чужих глазах, так и в собственных?»

Драма «Пер Гюнт» заостряет внимание как раз на этом: каково быть горным троллем, эгоистом, для которого норма поведения — «быть собой — и всё», каково приукрашивать самого себя, «дряхлые поверья» разрядив «в павлиньи перья». По этой части Пер проявляет изобретательность и более резвую фантазию, чем большинство окружающих, — и подчас спасительную самоиронию. Да, Ибсен, пожалуй, нигде не раскрывает свой талант юмориста ярче, чем здесь. Всякий раз, когда Пер оказывается в проигрыше — а это случается многократно, — он переиначивает действительность, и таким образом ему удается внушить себе: «Мне все равно. Со мной моя свобода». В этом он действительно проявляет живую фантазию.

Личность, постоянно испытывающая потребность что-то изобразить из себя, вызывает подозрение — может, ее на самом деле не существует? И здесь мы можем отметить, что Пер все время называет себя не «я», а Пер, молодой Пер Гюнт, Сэр Петер, Пророк, Петрус Гюнтус Цезарь и т. д. Он словно компенсирует все поражения, которые потерпел в жизни, превращая себя в сценический персонаж — создавая автопортрет, который может нейтрализовать впечатление от него как от неудачника. Чем хуже обстоят дела, тем больше он вертится вокруг своей излюбленной философской темы: быть самим собой. Но его автопортрет то и дело разваливается — потому что держится лишь на стремлении Пера утолить свои «страсти, причуды, желания». Это цель его жизни и сама его жизнь.

Но именно такое убогое представление о том, что значит «жить», неодолимо влечет Пера в дом для умалишенных в Каире. Перед тем как его венчают короной «великого самого», он внезапно ужасается судьбе человека, который «ничем не занят, кроме как собой». Голова идет кругом, и Пер уже думает, что человек не может сам определить, кто он есть в действительности. Личность должна определять себя по отношению к чему-то прочному и объективному — к тому, что находится вне ее. Пера озаряет догадка, и он восклицает в страхе:

В такой ситуации не приходится ожидать вмешательства светлых сил, которые могут спасти его, — по крайней мере, об этом не говорится. Тем не менее Перу — вероятно, с чьей-то помощью — все же удается покинуть дом для умалишенных. Впоследствии он возвращается в Америку, возвращается к своему, по сути, материалистическому мировосприятию, с верой в «клад», который он оставил в Америке, — что придает ему некую уверенность в себе. Пер живет в мире, где Бог, возможно, еще не умер, но — по крайней мере, в глазах Пера — уже не жилец. Герой теряет связь со всем тем, что находится вне его самости.

Но в драме есть героиня, которая смотрит на жизнь гораздо шире, чем Пер. В этом предельно контрастном мире Сольвейг живет по собственным понятиям. Она никому не позволяла себя околдовать и выбрала жизнь «под небом солнечным». Поскольку этот выбор сделан раз и навсегда, Ибсен представляет образ Сольвейг в одной-единственной жизненной роли: роли светлой, преданной и любящей женщины. Таким образом, она представлена нам лишь через отношение к Перу.

Сольвейг живет в мире, где Бог не умер, она олицетворяет альтернативу эгоистическому девизу «Пребудь собой — и всё». Как антипод Пера Сольвейг показывает нам, что «быть самим собой» означает также быть чем-то и для других, хотя бы для другого. Так прожил свою жизнь в служении людям бедный крестьянин с гор. Перу это оказалось не по силам. Он покинул Сольвейг, которая сожгла за собой все мосты и пришла к нему в горную хижину. Ибсен показывает здесь, что в горах могут жить и двое, если между ними образовалась духовная связь.

В драме Сольвейг постоянно соотносится с тем измерением бытия, от которого Пер ушел. Ее мир не менее важен, чем мир, который представляет Пер. Противоречие между их мирами является основным элементом в архитектонике пьесы. Образ из мира Пера вновь и вновь сменяется образом из мира Сольвейг, и они противопоставляются друг другу. Яркий пример — сцена, в которой Анитра грабит и предает Пера, и он приходит к выводу, что «женщины — и вовсе жалкий род». Будучи молодым, он сделал исключение для Сольвейг, теперь же, судя по всему, он ее позабыл. Но автор помнит о ней. После того как Пер сделал свое резкое заявление против женщин, Ибсен показывает нам, как Сольвейг преданно пасет коз у избушки Пера, напевая и пытаясь отыскать своего «блудного сына» и возлюбленного.

Такая смена картин — и другие подобные явления, — разумеется, плод сознательного авторского замысла. Сцены из мира Пера показывают нам текучую и непостоянную сторону бытия. Сцены из мира Сольвейг демонстрируют непреходящее, или, выражаясь словами из Библии, то, что остается после того, как всё исчезает, — веру, надежду и любовь. К миру Сольвейг следует отнести всех тех, кто соответствует представлению о целостной личности: это крестьянин с гор, пастор, Пуговичник, а также Костлявый. Именно Пуговичник озвучивает императив о целостности личности перед изумленным и ничего не понимающим Пером и сообщает ему, что он никогда не был самим собой.

Когда Пер наконец начинает понимать всю серьезность этого обвинения, он оправдывается так: дескать, никто и никогда не говорил ему, в чем его предназначение и какова цель жизни, определенная для него Господом. «Ты должен был догадаться», — говорит Пуговичник. А ведь Пер догадывался. И вынужден это признать в решающей сцене пятого действия. Здесь он внезапно и с новой силой ощущает, что в его жизни была и другая история, сказка в лучшем смысле этого слова, которая так и не стала явью, потому что он предал подлинную Принцессу, а домогался Женщины в зеленом и других дам. Прежде чем покинуть Сольвейг, Пер осознаёт, что она — именно та, кто может претворить его мечты о королевском величии в жизнь: