Я вошел в квартиру и первым делом отправился в ванную принять душ.

Когда вышел из ванной, то вспомнил о деньгах. Достал из лежавших на кресле брюк пачку долларов, бросил ее на журнальный столик. Стопка зеленых бумажек, всего сто штук, а сколько земных и неземных радостей в себе таит! Соблазн велик! Отодвинув не дававшие мне покоя мысли об убитом бугае на задний план, я позволил себе слегка помечтать. Меньше чем на половину пачки можно купить машину. Недорогую, обычный «жигуленок». Потом какую-нибудь стиральную машину – «Индезит», например. А то надоело на активаторного типа да вручную, склонившись над ванной, стирать. Холодильник большой, с меня ростом, белый, обязательно с морозильной камерой, чтобы в ней фрукты на зиму можно было замораживать. Я критически оглядел комнату. Мебелишку кое-какую сменить, стенку там, мягкую мебель. Я не барахольщик, но комфорт и уют мне не чужды. Да, телевизор не мешало бы новый приобрести, с дистанционным управлением, из тех, что в фирменных магазинах стоят, с четким изображением, яркими красками, чтобы смотреть по нему передачи было бы одно удовольствие. Ну и оставшиеся деньги потратить на кое-какую одежду и – я глянул на выгоревшие обои – ремонт. Да… мечты обывателя.

Я отправился в кухню, достал из допотопного холодильника пару яиц, колбасу, приготовил яичницу и поужинал. Потом послонялся по квартире, включил телевизор и завалился на диван. По экрану еще советского «Горизонта» двигались блеклые мутные тени. Показывали какой-то боевик. Все-таки новый телевизор не мешало бы купить. А с другой стороны, на кой черт мне все эти вещи нужны? Обходился без них столько лет и еще столько же обойдусь. Но все же с ними обходиться было бы лучше… Ладно, Игорек, не морочь себе голову, утро вечера мудренее, а сегодня спи спокойно. Ты никого не убил и в дом еще ни к кому не влез. Выбор остался за тобой. Я выключил телевизор, вновь лег и, как это ни покажется странным, мгновенно уснул…

На следующий день я на работу не пошел. С утра позвонил завучу.

– Алло? – прозвучал в трубке старческий грубоватый голос Колесникова.

Разговор предстоял неприятный, и я немного волновался.

– Это Игорь Гладышев звонит, – отрекомендовался я.

Трубка недовольно засопела:

– А-а… Ну-ну… Объявился, значит. А ты знаешь, что у тебя тренировка в девять часов? Пацаны пятнадцать минут как ждут.

– Знаю. – Я собрался с духом. – Я на работу больше не приду.

Последовало мычание, видимо, Иван Сергеевич потерял дар речи, но быстро обрел его, причем с примешавшимися к голосу саркастическими интонациями.

– Вот как! – неожиданно подпрыгнула в моих руках трубка. – Опять болезнь, теперь уже под правым глазом в виде синяка выскочила?

– Да какая, к черту, болезнь! – досадуя на непонятливость завуча, пробубнил я. – Я совсем на работу ходить не буду. Увольняюсь я.

С речью у Колесникова вновь начались проблемы. Он некоторое время молчал, потом сменил гнев на милость и почти отеческим тоном спросил:

– Что случилось, Игорек?

Ну не стану же я ему объяснять, что решил сменить профессию тренера на профессию налетчика.

– Да так, надоело работать, – нашел я более-менее подходящую причину для своего ухода.

Но завуча почему-то мой ответ не удовлетворил.

– Обиделся за то, что я тебя премии лишил? – догадался он и залебезил: – Да это же я просто так сказал, Игорь. Не бери в голову, получишь ты свою премию, как все.

Ну нельзя же так унижаться. Так и уважение коллег потерять можно.

– Премия здесь ни при чем! – заявил я с достоинством. – Для увольнения у меня есть иные причины, но сообщить о них я вам не могу. Так что извините за все. Банкета по поводу моего ухода с работы не будет. Зайду на днях в ДЮСШ, напишу заявление. Еще раз извините, и до свидания!

Разумеется, было бы глупо рассчитывать на то, что удастся так легко отделаться от завуча.

– Постой, постой! – прицепился он ко мне. – Как же ты так можешь поступить с детьми? Где я нового тренера найду? Доведи группу до своего отпуска, а там можешь увольняться.

Обычная уловка любого начальника, который не хочет расставаться с хорошим (смею таковым себя считать) работником, – потянуть время, а там, как говорит одна восточная пословица, либо падишах умрет, либо ишак сдохнет. Но я на провокации решил не поддаваться.

– Я увольняюсь, Иван Сергеевич, – произнес я твердо. – А искать нового тренера и не нужно. Распределите пока мою нагрузку между другими тренерами, протарифицируйте, и дело с концом.

– Погоди, Игорь, – снова затараторил Колесников. – Может, ты другую работу нашел?

– Да нет же! – невольно усмехнулся я проявлению завучем ревнивого чувства. – Лучшей работы, чем у нас в ДЮСШ, в мире не сыщешь. Я пока никуда не устраиваюсь.

– Так на что же ты жить будешь? – удивился Колесников.

Я взглянул на пачку долларов, все еще лежавшую на журнальном столике. И он еще спрашивает. Да на такие деньги можно жить несколько лет, нигде не работая. Волынку с завучем «увольняюсь – не увольняюсь» нужно было заканчивать, а то душа у меня мягкая, могу поддаться на уговоры. Я еще раз попрощался и положил трубку.

Конечно, я мог бы и не уходить с работы, взять на недельку отпуск без содержания, завуч сейчас пошел бы мне на любые уступки, но, поскольку моральный облик воспитателя подрастающего поколения несовместим с моральным обликом падшего человека, я принял решение расстаться со спортшколой. Итак, выбор сделан. Собираясь на это дело, я и не знал: то ли свое малодушие оправдываю жаждой наживы, то ли жажду наживы малодушием, но главное, что меня толкало на этот поступок и в чем я не хотел себе признаваться, была трусость. Я ужасно боялся толстяка и его разоблачений.

В общем, оделся я, побрызгался одеколоном, вышел из дому и полетел на встречу с дьявольской компанией, как мотылек на пламя свечи. Прощай, безгрешная жизнь, прощай, светлое будущее!

Лидия Ивановна, к моему удовольствию, еще не заступила на пост. Я благополучно прошмыгнул мимо ее подъезда и спустился с горочки к остановке. В сторону стоявшего на кольце троллейбуса даже не взглянул. Имея на журнальном столике десять тысяч баксов, можно раскошелиться на такси. Я поймал тачку, которая в два счета доставила меня к нужному месту.

Эпоха социализма подарила каждому или почти каждому городу бывшего Союза как минимум по улице Пушкина, памятнику Пушкина и прилагающейся к нему площади Пушкина. Много чего произошло с тех пор, как началась перестройка. Но какие бы катаклизмы ни происходили на территории постсоветского пространства, сколько бы ни переименовывали улицы, площади и парки, сколько бы ни сносили памятники, все, что касалось имени горячо и всенародно любимого поэта, осталось нетронутым. Наш бронзовый Александр Сергеевич стоял на высоченном постаменте на площади своего имени, в самом начале похожего очертаниями на каплю сквера, обтекаемого со всех сторон потоками автомобилей. Заложив руки за спину, поставив ногу на камень, великий поэт с задумчивым видом смотрел куда-то вдаль, очевидно, сочиняя очередное стихотворение, возможно, даже посвященное Керн, хотя, я думаю, городская площадь не вполне подходящее место для творчества. Впрочем, у великих свои причуды. Им виднее, где лучше сочинять свои шедевры.

Толстяка видно не было, а Настя и Чума уже находились на месте. Со стороны они напоминали молодую чету, пришедшую возложить цветы к памятнику. Со стороны… Но уж я-то знал, за каким чертом приперлись сюда эти любители поэзии. Я выскочил из такси, перебежал дорогу и направился к парочке. На Насте сегодня были темно-синие джинсы в обтяжку и свободная, навыпуск синяя рубашка. В этом наряде она еще больше смахивала на мальчишку. А вот Чума не баловал свое тело частой сменой туалета. Я его видел третий раз, и третий раз на нем была все та же клетчатая рубашка и старенькие вытертые джинсы. Парень и девушка моему появлению обрадовались.

– Здорово, здорово, – крепко пожимая мне руку, сказал Санек. – Я был уверен, что ты заявишься. Мы теперь на одном поводке у Валерки бегаем.