Баба (выходит из комнаты стариков, проходя мимо стола, сует себе под платок булку и, подходя к двери, говорит). Тише! Отходит!..

Мужской голос. Как имя?

Баба.Лизавета…

Женский голос. С чего это она?..

Баба.А, стало быть, еще в Успеньев день, сказал он ей — Лизавета, говорит…

(В толпе движение. Входят доктор и Тетерев. Доктор в шляпе и пальто проходит прямо в комнату Татьяны. Тетерев заглядывает в дверь и отходит прочь, хмурый. Из комнаты Татьяны всё продолжают доноситься смешанный говор и стоны. Из комнаты стариков — вой Акулины Ивановны и ее крики: «Пусти меня! Пусти ты меня к ней!» В сенях — глухой шум голосов. Выделяются восклицания: «Серьезный человек… Это — певчий… Н-ну? Ей-ей… от Ивана Предтечи».)

Тетерев (подходя к двери). Вы чего тут? Пошли прочь! Ну?

Баба (тоже суется в дверь). Проходите, люди добрые… некасаемо это вас…

Тетерев.Ты кто такая? Тебе чего надо?..

Баба.Я, батюшка, овощью торгую… луком зеленым, огурчиками…

Тетерев.Тебе что нужно?

Баба.Я, батюшка, к Семягиной шла… кума она мне…

Тетерев.Ну? Что же тебе тут нужно?

Баба.А мимо я иду… шум, слышу… думала, пожар…

Тетерев.Ну?

Баба.И зашла… На несчастие посмотреть зашла…

Тетерев.Ступай вон… Вы все! Вон из сеней!..

Степанида (выбегая, Тетереву). Тащи ведро воды… тащи живо! (В дверь высовывается седенький старичок с подвязанной щекой и, подмигивая, говорит Тетереву:«Господин! Она у вас тут со стола булочку стащила…» Тетерев идет в сени, толкая людей вон из них. В сенях — топот, возня, визжит мальчишка:«Ай-ай!» Кто-то смеется, кто-то обиженно восклицает:«Потише-с!»)

Тетерев (невидимый). К черту! Марш!

Петр (выглядывая из двери). Тише… (Обращаясь в комнату.)Иди, отец, иди к маме! Ну, иди же! (Кричит в сени.)Не пускайте никого!..

(Бессеменов выходит, качаясь на ногах. Садится на стул у стола, тупо смотрит пред собой. Потом встает и идет в свою комнату, откуда слышен голос Акулины Ивановны.)

Акулина Ивановна.Я ли ее не любила? Я ли не берегла?

Елена.Ну, успокойтесь… милая моя…

Акулина Ивановна.Отец! Родной ты…

(Дверь за Бессеменовым затворяется, и конца речи не слышно. Комната пуста. С двух сторон в нее несется шум: звуки голосов из комнаты Бессеменовых, тихий говор, стоны и возня из комнаты Татьяны. Тетерев вносит ведро воды, ставит у двери и осторожно стучит в нее пальцем. Степанида отворяет дверь, берет ведро и тоже выходит в комнату, отирая пот с лица.)

Тетерев.Что?

Степанида.Ничего, слышь…

Тетерев.Это доктор сказал?

Степанида.Он. Да где уж… (Безнадежно махает рукой.)Отца с матерью пускать не велят туда…

Тетерев.Ей лучше?

Степанида.А кто знает? Не стонет, перестала… Зеленая вся… глаза огромные… Недвижима лежит… (Укоризненным шепотом.)Я говорила им… скольки разов говорила — выдайте ее замуж! Эй, выдайте! Не послушали… ну и — вот оно! Да разве здорово девице до этакой поры без мужа?.. Опять же: в бога не веровала… ни тебе помолится, ни тебе перекрестится… Ну, вот!

Тетерев.Молчи… ворона!

Елена (входит). Ну что, что она?

Тетерев.Не знаю… Доктор будто сказал, что не опасно…

Елена.Старики убиты… жалко их!

Степанида (бежит вон из комнаты). Батюшки! А про кухню-то забыла…

Елена.И отчего? Что случилось? Бедная Таня… как, должно быть, больно ей… (Морщится и вздрагивает.)Ведь это больно? Очень? Страшно?

Тетерев.Не знаю. Я никогда не пил нашатырного спирта…

Елена.Как вы можете шутить?

Тетерев.Я не шучу…

Елена (подходит к двери в комнату Петра, заглядывает в нее). А Пе… Петр Васильевич еще всё там, у нее?

Тетерев.Очевидно… ибо он оттуда не выходил…

Елена (задумчиво). Воображаю, как на него это подействовало!.. (Пауза.)Когда я… когда мне случается видеть… что-нибудь подобное этому… я ощущаю в себе ненависть к несчастью…

Тетерев (улыбаясь). Это похвально…

Елена.Вы понимаете? Так бы вот схватила его, бросила себе под ноги и раздавила… всё, навсегда!

Тетерев.Несчастье?

Елена.Ну да! Я его не боюсь, а именно — не-на-ви-жу! Я люблю жить весело, разнообразно, люблю видеть много людей… и я умею делать так, чтобы и мне и тем, кто около меня, жилось легко, радостно…

Тетерев.Паки похвально!

Елена.И — знаете что? Я вам покаюсь… я очень черствая… такая жесткая! Я ведь и людей несчастных не люблю… Понимаете — есть такие люди, которые всегда несчастны, что хотите делайте с ними! Наденьте на голову такому человеку вместо шляпы — солнце, — что может быть великолепнее! — он всё же будет ныть и жаловаться: «Ах, я так несчастен! я так одинок! Никто не обращает на меня внимания… Жизнь темна и скучна… Ох! Ах! Ой! Увы!..» Когда я вижу такого барина, то чувствую злое желание сделать его еще более несчастным…

Тетерев.Милая барыня! Я — тоже покаюсь… Терпеть не могу, когда женщины философствуют, но когда вы рассуждаете, — мне хочется целовать вам ручки…

Елена (лукаво и капризно). Только? И только тогда, когда рассуждаю?.. (Спохватясь.)Ай-ай-ай! Я шучу… дурачусь, тогда как там — страдает человек…

Тетерев (указывая на дверь стариков). И там страдает. И всюду, куда бы вы ни указали пальцем, — везде страдает человек! Такая уж у него привычка…

Елена.А все-таки ему больно…

Тетерев.Разумеется…

Елена.И нужно его пожалеть.

Тетерев.Не всегда… И едва ли даже когда-нибудь человека нужно пожалеть… Лучше — помочь ему.

Елена.Всем не поможешь… и, не пожалевши, — не поможешь…

Тетерев.Барыня! Я рассуждаю так: страдания — от желаний. В человеке есть желания, заслуживающие уважения, и есть желания, не заслуживающие такового. Помогите ему удовлетворить те желания тела, кои необходимы для того, чтоб он был здоров и силен, и те, которые, облагородив его, возвысят над скотом…

Елена (не слушая его). Может быть… может быть и так… Но что там делается? Что она — уснула? Так тихо… что-то шепчут… Старики тоже… ушли, забились в свой угол… Как это странно всё! Вдруг — стоны, шум, крики, суета… и вдруг — тишина, неподвижность…

Тетерев.Жизнь! Покричат люди, устанут, замолчат… Отдохнут, — опять кричать будут. Здесь же, в этом доме, — всё замирает особенно быстро… и крик боли и смех радости… Всякие потрясения для него — как удар палкой по луже грязи… И последним звуком всегда является крик пошлости, феи здешних мест. Торжествующая или озлобленная, здесь она всегда говорит последней…

Елена (задумчиво). Когда я жила в тюрьме… там было интереснее! Муж у меня был картежник… много пил, часто ездил на охоту. Город — уездный… люди в нем — какие-то… заштатные… Я была свободна, никуда не ходила, никого не принимала и жила с арестантами. Они меня любили, право… они ведь чудаки такие, если рассмотреть их поближе! Удивительно милые и простые люди, уверяю вас! Смотрю я на них, бывало, и мне кажется совершенно невероятным, что вот этот — убийца, этот — ограбил, этот… еще что-нибудь сделал. Спросишь иногда: «Ты убил?» — «Убил, матушка Елена Николавна, убил… что поделаешь?» И мне казалось, что он, этот убийца, взял на себя чужую вину… что он был только камнем, который брошен чужою силой… да! Я накупила им разных книжек, дала в каждую камеру шашки, карты… давала табак… и вино давала, только понемножку… На прогулках они играли в мяч, в городки, — совсем как дети, честное слово! Иногда я читала им смешные книжки, а они слушали и хохотали… как дети. Я купила птичек, клеток, и в каждой камере была своя птичка… они любили ее — как меня! И знаете, — им ужасно нравилось, когда я надевала что-нибудь яркое, — красную кофточку, желтую… уверяю вас, — они очень любят веселые, яркие цвета! И я нарочно одевалась для них как можно пестрее… (Вздохнув.)Славно было с ними! Я не заметила, как прошло три года… И когда мужа убила лошадь, я плакала не столько о нем, кажется, сколько о тюрьме… Было жалко уходить из нее… И арестанты тоже… им тоже было грустно… (Оглядывает комнату.)Здесь, в этом городе, мне живется хуже… в этом доме есть что-то… нехорошее! Не люди нехороши, а… что-то другое… Однако, знаете, мне стало грустно… Тяжело как-то… Вот мы с вами сидим, говорим… а там, может быть, умирает человек…