– Они… они… – лепетала она сквозь рыдания.

Я быстро шикнул на нее, не желая, чтобы она произносила это.

– Я знаю, что они сделали, bellissima. Мне очень жаль, – сказал я спокойно.

– Я пыталась сопротивляться, – хныкала она. – Как ты учил меня. Я пыталась.

Я крепче притянул ее к себе, ее тело содрогалось от рыданий. Я чувствовал, что глаза наполняются слезами, а боль в груди усиливается. Она была такой сильной.

– Я знаю, Лиззи. Я так сильно горжусь тобой за твой отпор. Ничего подобного никогда больше с тобой не случится. Клянусь.

5 января 1983

Я сбежал вниз по ступенькам, протирая глаза в попытке проснуться. Было еще рано, так рано, что солнце даже не поднялось, и я по-прежнему чертовски хотел спать. Я был утомлен, но, проснувшись в пустой комнате, я уже никак не мог снова заснуть, пока не пойму, куда же она подевалась.

Она знала, что я ненавидел просыпаться и видеть, что она ушла. Это беспокоило меня.

Я направился на кухню, зевая и пытаясь продрать глаза, потому что они заплыли и слезились. Я снова потер их и замер, когда пнул дверь и увидел ее, несколько раз моргнул, фокусируясь на ней.

Она стояла у стойки, размазывая глазурь по торту. Я почувствовал сладкий запах и понял, что она, черт возьми, просто готовила. Я сложил руки на груди и прислонился к косяку, качая головой.

– Доброе утро, – сказал я хриплым ото сна голосом.

Она подпрыгнула, вздрогнула и резко обернулась, чтобы посмотреть на меня. Она реагировала так на все и всех вокруг себя из-за того, что часто уходила в себя – и я не мог сказать, хорошо это или плохо. Это означало, что она уже начинала понемногу привыкать к этому миру и позволяла себе расслабиться, но это также было и плохо, потому что любой ублюдок мог подкрасться к ней сзади.

ДН. Глава 63. Часть 5:

– Доброе утро, – тихо сказала она, и румянец окрасил ее щеки, когда глаза скользнули по моей обнаженной груди. – Я, гм… я состряпала тебе торт.

– Я вижу, – ответил я, отталкиваясь от двери и подходя к ней.

– Это итальянский кремовый торт, – пояснила она. – Я не знаю, какие торты ты любишь, а этот у меня хорошо получается, и он всегда был моим любимым.

Я улыбнулся и, обхватив ее за бедра, притянул к себе еще ближе. Она смущенно улыбнулась, а я протянул руку и зачерпнул пальцем немного глазури с коржа. Я попробовал и замычал, кивая головой.

– Это и мой любимый тоже, – сказал я.

Ее глаза распахнулись от удивления.

– Правда? – спросила она взволнованно. – Это твой любимый торт?

Я усмехнулся, пожав плечами.

– Сейчас да, – отшутился я.

Она засмеялась, а я наклонился и прижался губами к ее губам. Нежно поцеловал ее, и она испустила тихий стон, обняла меня за шею и притянула к себе еще ближе. Ее губы раскрылись, и я проник языком в ее рот, наши языки смешались в чувственном порыве. Я любил целовать ее, любил ее вкус, ее тепло и сладость.

Спустя некоторое время я отстранился, она смотрела на меня с обожанием, и ее щеки снова покраснели.

– С днем рождения, Карлайл.

1 октября 1996

Я сидел в кабинете и слушал часто меняющиеся звуки фортепиано, чувствуя раздражение каждый раз, когда начинали фальшивить. Это происходило каждое утро, когда играли по очереди то Эдвард, то Элизабет. Логичнее было предположить, что фальшивые ноты звучали из-под пальцев восьмилетнего мальчика, а не взрослой женщины, но Эдвард был своего рода маленьким волшебником фортепиано. Он прекрасно играл и Бетховена, и Шопена. И возгласы «Оле, маленький Моцарт» – так звала его Элизабет – раздавались регулярно…

Я встал и, чуть помедлив, вышел в коридор. Я неторопливо подошел к закутку, в котором находился рояль, остановился и посмотрел на них. Они сидели рядом на скамейке, Эдвард терпеливо пытался объяснить ей ноты мелодии «Ярко, звездочка, сияй». Он всегда так терпелив с матерью…

– Не эту, мама. Вот эту, – говорил он чуть жалобно и нажимал на клавишу.

Элизабет кивнула и посмотрела на него, улыбаясь.

– Поняла, sole (6). Буду стараться, – сказала она, шутя.

Эдвард закатил глаза.

– Ты и в прошлый раз говорила то же самое, – проворчал он, рассмешив ее.

Она повернулась к пианино и снова начала медленно перебирать клавиши, и я поежился, когда она совершила ту же ошибку, музыка оборвалась, а Эдвард застонал, закрыв руками лицо.

– Может, ты просто сыграешь для меня? – предложила Элизабет со смехом.

Эдвард кивнул и взял первые несколько тактов произведения Шопена, которое готовил для своего скорого выступления. Я не понимал, почему он должен выбрать что-то настолько тяжелое, как похоронный марш, но и не мог отрицать тот факт, что получалось у него великолепно. Тем не менее, от этой песни по спине пробегал холодок… Я буду весьма рад, когда концерт закончится, и он, наконец, перестанет играть это дерьмо.

~ * ~

– Как…? – начал было Эдвард, но покачал головой и в отчаянии провел рукой по волосам. – Я хочу сказать: твою мать, папа. Это же какая-то херня.

Я кивнул.

– Я знаю, сынок. Это слишком сложно понять.

– И именно поэтому она так чертовски отчаянно старалась спасти Изабеллу? Потому что она была там, и сама была такой же? – спросил он.

Я видел боль в его глазах, когда он смотрел на меня с мучительным выражением. Я знал, что ему трудно принять это, все, во что он верил, сейчас подвергалось сомнению. Я пошатнул его уверенность, и теперь он вынужден искать опору.

– Можно сказать и так. Твоя мать не была рождена рабыней, как Изабелла, но Элизабет знала, что ожидает Изабеллу. Когда мы встретились с ней, Изабелла еще совсем ничего не понимала, и не знала о мире, ее окружающем. Она была так невинной и наивной, и твоя мать хотела спасти ее до того, как ее сломают, – сказал я, качая головой. – Она не хотела, чтобы эта милая девочка пережила то же, что и она сама. Твоя мать знала, что не может стереть свое прошлое, но чувствовала, что, подарив этой маленькой девочке реальное будущее, вдали от всего этого, она могла бы как-то наверстать упущенное.

– По той же причине она спасла Эмметта… что-то хорошее компенсирует что-то плохое. Она хотела спасти Эмметта, потому что он был плодом изнасилования, и она тоже была изнасилована и… – он запнулся и выражение ужаса мелькнуло на его лице. – Черт, нет. Боже, не смей говорить мне, что она была именно такой рабыней!

Мои глаза расширились от удивления, и я быстро мотнул головой.

– О, нет, совсем нет. Ее использовали для работы, – сказал я, не желая, чтобы он начал думать в этом направлении.

Мои слова успокоили его и, казалось, заставили немного расслабиться.

– В то время она подверглась нападению, но это сразу обнаружили и позаботились об этом.

– Позаботились? Так ты убил того ублюдка? – с нажимом спросил он.

Поколебавшись, я кивнул. Мне не пришлось делать это самому, но мой отец в то время был боссом, и он все устроил.

– Так вот почему ты не позволял нам увидеться с бабушкой?

Я уставился на него, не ожидая подобного вопроса.

– Что? – переспросил я.

Он покачал головой.

– Ты оставил бабушку в том доме в Чикаго и запретил нам видеться с ней и даже разговаривать. Почему? Ты боялся, что она, черт возьми, расскажет нам? Ты говорил, что она плохо отзывалась о маме, из-за того, что та была ирландкой, или все же из-за того, что она была рабыней?

Я пожал плечами.

– Бабушка была не в своем уме, Эдвард. Она так никогда не приняла вашу мать, и я не хотел, чтобы вы слушали ее бред. Быть рабыней – уже достаточно плохо, но быть ирландкой и рабыней – в ее глазах было недопустимо. Ваш дед, к счастью, имел больше сострадания.

– Итак, она на самом деле была ирландкой? Я к тому, что хоть это-то, по крайней мере, правда? – спросил он.

– Да, она, действительно, была ирландкой. И к тому же, чистокровной. Она родилась в Ирландии, у девочки-подростка, которая не могла воспитать ее, и поэтому бросила. Первые два года своей жизни Элизабет прожила в детском доме, после чего пара ирландцев из Америки усыновила ее. Она жила с семьей в округе Бриджпорт в Чикаго, пока ей не исполнилось шесть, и все это время она жила, как нормальные дети, и даже ходила в детский сад. Но ее приемный отец попал в неприятности, задолжав много денег одной ирландской банде, и не смог заплатить, тогда, как-то ночью, они украли Элизабет в качестве возмещения долга,– сказал я.