Он посмотрел на меня с удивлением.

– Я вовсе не имел в виду … – начал он, но я выбросил вперед руку, чтобы остановить его.

– Не важно, что ты имел в виду. Именно поэтому я и не хотел, чтобы вы узнали. Я ни в коем случае не хотел, чтобы ваше мнение о матери испортилось, и память о ней была запятнана этим. Ваша мать была чертовски потрясающей женщиной. Она была сильной и красивой, и один тот факт, что она была у кого-то в рабстве, не сделал ей менее удивительной, – сказал я сердито.

– Я знаю, – молвил он тихо. – Б…ь, я же сказал, что вовсе не это имел в виду.

Я посмотрел на него и покачал головой.

– Твоя мать никогда не стыдилась своего прошлое, но она не хотела говорить вам, мальчишкам, потому что не хотела, чтобы вы ассоциировали это с ней. Она желала, чтобы люди, глядя на нее, видели в ней жену и мать, сильную женщину… а не гребаную бывшую рабыню, – сказал я. – Она не хотела, чтобы это дерьмо было в ее жизни, как – я уверен – этого не захочет и Изабелла.

Он с минуту смотрел на меня, и гневное выражение на его лице ослабевало.

– Этого не случится, – уверенно сказал он.

Я кивнул.

– Именно так. И если вы двое когда-нибудь заведете свою семью, вы окажетесь в том же положении, что и я. А я выбрал, чтобы у Элизабет было будущее без оглядки на прошлое, и, возможно, было несправедливо не сказать вам, но это была ее жизнь, – сказал я. – Я полагаю, что ты сделаешь такой же выбор для Изабеллы и не допустишь того, чтобы ее история омрачила ее свободу.

Он нерешительно кивнул.

– Да, – сказал он.

– Знаешь, Эдвард, меня не волнует, что тебе наговорили. Невозможно видеть всю жизнь строго в черном и белом цветах. Иногда ты должен следовать зову своего сердца, а не головы, но некоторые люди не понимают этого, и ошибаются. Я любил твою мать, и я не позволю предрассудкам заставить меня отказаться от своей любви к ней, несмотря на то, что говорят люди. Это было нелегко, мы прошли через ад, сражаясь за право быть вместе, рискуя многим, так что я рад, что мне до сих пор удавалось оградить вас этого. Я пытался сделать это для тебя как можно более простым, так что, может быть, ты поучишься на моих ошибках, а не пойдешь тем же путем, что и я, и не столкнешься с теми же преградами.

– Вот почему ты сказал то дерьмо, когда мы ходили в тир, рассказав мне, что я должен делать, чтобы она освоилась во внешнем мире, если я хотел быть с ней. Ты уже знал это, и просил меня довериться тебе, потому что уже прошел через это сам, – догадался он.

– Да. Только у меня не было никого, кто мог бы объяснить или направить меня, и мне пришлось учиться методом проб и ошибок. Я был наивным, и полагал, что с Элизабет все будет в порядке, но на собственной шкуре прочувствовал, насколько это, б…ь, нелегко. Я терял терпение с ней бессчетное количество раз, потому что не понимал, и несколько раз крупно облажался. Я был в таком отчаянии, что зашел слишком далеко и повел ее к психиатру, надеясь на быстрое решение проблемы, а сам чуть не отбросил нас на несколько шагов назад, – сказал я, качая головой в память о том фиаско.

– Ты так делал? Я хочу сказать, что она вроде всегда выглядела очень… нормальной. Я имею в виду, как … Боже, я не могу поверить, что она была чертовой рабыней, – выпалил он, запнувшись на последнем слове.

Он закрыл лицо руками и заворчал себе под нос, очевидно, пытаясь скрыть волнение. Я смотрел на него, нахмурившись.

– Как-то раз я набрался терпения, и мы начали заниматься, она быстро училась. Учитывая, сколько времени ты провел с Изабеллой, я удивлен, что тебе в голову не пришла мысль о схожести их ситуации. Она должна была напоминать тебе о ней, – сказал я.

Он посмотрел на меня с любопытством.

– Она и напоминала. Но я точно не связывал эти качества с рабством. Я лишь видел сходство в том, что обе они были чертовски невиновны, – ответил он.

Я мягко улыбнулся и кивнул.

– Это и было нашим намерением, – сказал я. – Видишь, как знание о том, что твоя мать была рабыней, изменило твое мнение о том, что было ей присуще: от любви к книгам вплоть до умения готовить? Мы не хотели этого.

Он смотрел на меня недолго, пока обдумывал то, что я сказал. Он больше не злился, но был по-прежнему грустен, что заставляло меня чувствовать себя паршиво. Я видел невыплаканные слезы, блестевшие в его глазах, и как он сдерживал их, не желая показывать, насколько близко к сердцу принимал эти слова. Он старался быть сильным, и так было всегда, таким был мой сын. Так же, как Изабелла была похожа на Элизабет, мой сын был похож на меня.

– Тебе она тоже напоминает о маме, – сказал он тихо.

Я неохотно кивнул.

– Еще как.

12 июля 1980

– Вот ты где, – прозвучал голос Элизабет, напугав меня, потому что я не слышал, как она подошла.

Я обернулся и посмотрел на нее, сведя брови на переносице, когда она протянула мне стакан. Я осторожно взял его.

– Я подумала, что ты захочешь пить, раз уж ты говорил, что тебе очень жарко.

– Ну, да. Спасибо. Что это? – с любопытством спросил я, разглядывая содержимое стакана.

Она нежно улыбнулась, и быстро огляделась, как будто проверяла, что никто не слушает наш разговор.

– Это домашняя вишневая кола. Мой фирменный напиток.

9 августа 1981

Я бросился к входной двери Чикагского дома Эвансонов и, не удосужившись постучать, распахнул ее с такой силой, что она ударилась об стену. И даже не закрыв ее за собой, я ринулся вверх по лестнице. Я был в панике, сердце бешено колотилось в груди, и казалось, что оно, на хрен, сейчас разорвется. И я знал, что до фига огребу за свое поведение, но никто и ничто не имело для меня значения в тот момент. Было наплевать, что они могли подумать, или что они могли бы сделать со мной потом… значение имела только она.

Я подбежал к двери в конце зала на втором этаже и почти столкнулся с Алеком, выходящим из другой комнаты. Он схватил меня, чтобы остановить, но, охваченный гневом, я грубо оттолкнул его прочь.

– Как ты мог? – процедил я, глядя на него. – Как ты мог оставить ее здесь одну? Без защиты?

– Я искренне сожалею, Карлайл, – спокойно сказал он.

– Сожалеешь? Ты извиняешься передо мной? А ты, мать твою, извинился перед ней? – кричал я.

Он покачал головой, и я горько усмехнулся, с досады схватив себя за волосы.

– Конечно же, нет. Как ты мог, Алек? Я, б…ь, никогда и ничего у тебя не просил! Ты же знаешь, как я отношусь к ней! Как ты мог позволить этому случиться?

– Я не подумал, – сказал он. – Я никогда и подумать не мог, что ее могут тронуть в моем доме.

– Ты полагал, что этим ублюдкам можно доверять? – выплюнул я. – Из всех людей именно ты сегодня решил побыть таким чертовски доверчивым? Ты должен был присматривать за ней! Ты же знаешь, какими становятся некоторые, когда речь заходит об ирландцах! Они видели в ней игрушку, ты, черт возьми, помахал перед их мордами куском мяса, а затем повернулся спиной, наивно полагая, что они не нападут?! Тебе, на хрен, следовало бы лучше их знать!

– Я знаю, – ответил он. – Уже слишком поздно и ничего нельзя изменить, но я понимаю, что допустил ошибку в суждениях.

– Ты чертовски прав, ты, на хер, ошибся, и рекомендую тебе найти способ это исправить, возместить ей, потому что это дерьмо на тебе. Ты по гроб жизни обязан ей, Алек, – отрезал я, отворачиваясь и уходя прежде, чем он смог ответить мне.

Я толкнул дверь в спальню и сразу же услышал ее рыдания, и этот звук болью отозвался в груди, разрывая ее на куски. Я закрыл за собой дверь и бросился к кровати, обнял ее и, сев, прижал к себе. Она крепко вцепилась в меня и уткнулась лицом мне в шею, а я убаюкивал ее в своих объятиях. Я чувствовал, что она дрожит всем телом, одежда ее была разодрана, а на теле виднелись кровоточащие раны. Я смотрел на нее, и меня переполняли боль и гнев.

– Ничего страшного, Лиззи, – сказал я тихо, покачивая ее, когда она закричала и вцепилась в меня. – Я уже тут. Ты в порядке.