Мои глаза от удивления распахнулись, и десятки различных эмоций нахлынули на меня. Неверие, эйфория, дурное предчувствие, возбуждение, страх… безумный страх. Страх был настолько сильным, что я почти задыхалась от него, грудь сжалась, а глаза заволокло слезами.

– В Финикс? – удалось произнести мне, проглотив комок в горле.

Он кивнул и с нежностью сжал мою руку.

– Да. Мы едем в Финикс.

ДН. Глава 60. Часть 1:

Глава 60. Ад

«Если ты идешь сквозь ад, продолжай идти»

Уинстон Черчилль

Эдвард Каллен

Оглянувшись на Изабеллу на пассажирском сидении, я нахмурился, когда увидел, что она задремала. Она свернулась, как могла, пристегнутая ремнем, голова упала на плечо. Ее сон был беспокойным, она надувала губки, а иногда и бормотала какие-то слова надрывающимся голосом. Вид у нее был почти обезумевший, я скучал по тому мягкому выражению лица, которое обычно было у нее во сне. Но все равно, в ней сохранялось нечто ангельское, ее кожа светилась, а волосы сияли в лунном свете, пробивающемся в окно. Она была красива, один взгляд на нее заставлял мое сердце скакать в груди и заходиться от любви к ней, но я продолжал хмуриться. Она выглядел как ангел, который упал с небес и нашел ад на земле, которого мучили и пытали, и меня переполняли чертовски херовые предчувствия, стоило мне взглянуть на нее.

Это было, на хер, странно, но это снедало меня целую неделю. Я не был уверен, в чем загвоздка и что это означает, но ощущение было постоянно со мной, спрятанное в подсознании. Оно как черная туча в небе, которая вот-вот должна разразиться, но проблема в том, что я не знал, когда и чем это закончится. Это может быть дурацкий мелкий дождик, для которого даже не нужен зонт, или гребаный потоп, для которого понадобится целая чертова лодка. И кто знает, как подготовиться к наступающему шторму, потому что невозможно предсказать, что случится, когда он грянет… все, что, б…ь, известно, так это то, что туча есть и насмехается над нами.

Да… У меня охеренно плохое предчувствие.

Оно настигло меня в воскресенье, когда Изабелла прощалась с моими братьями. Это дерьмо оказалось во сто крат тяжелее, чем я ожидал, но я держался, потому что не прощался с этими олухами навечно. Джаспер часто будет приезжать домой, пока Элис в Форксе, а Эмметт будет навещать нас на праздники. Но все равно было тяжело видеть их отъезд, знать, что эти задницы теперь не будут каждый день дома, бесить меня, как обычно. Изабелла тоже тяжело перенесла это, ей было больно смотреть, как люди, о которых она заботилась, уходят от нее.

Очевидно, мои братья по-настоящему полюбили Изабеллу, как сестру, и это значило для меня больше, чем я, б…ь, мог объяснить. Знать, что они пекутся о моей любимой девочке и сделают что угодно для ее защиты, как и я… это было охеренно хорошее чувство. Я не мог не думать, что чувствовала бы мама, видя девочку, которую она так, черт побери, отчаянно пыталась сделать членом семьи. Мне нравилось представлять, что она гордилась бы ей, и мною, и всеми нами, несмотря на то, что я сделал чертовски много всякой хрени за этим годы, достаточно, чтобы разочаровать ее.

Джаспер сказал перед отъездом, что, если он мне понадобится, то будет тут в мгновение ока, и приказал мне прежде всего думать о благополучии Изабеллы. Я кивнул, планируя так и поступать. Я всегда думал сначала о ней, без разницы, чего это касалось.

Я пытался оттолкнуть это гадкое предчувствие, когда они уезжали, думая о том, что уже через день дела поглотят меня. Но в понедельник, когда мы ходили пешком на луг, чувство еще было со мной, а во вторник, когда я возил Изабеллу на тест GED, оно стало еще сильнее. Оно было настолько мощным, что я просидел на гребаной школьной парковке несколько часов, боясь прогуляться по окрестностям. Это смешно, потому что, б…ь, что с ней может статься в школьной аудитории? Она ударит свой долбаный палец о край парты, случайно уколется карандашом или порежется гребаной бумагой? Я ощущал, что веду себя, как чертов параноик, который все преувеличивает, но не мог остановиться. Это сраное чувство никуда не девалось.

И ее настроение, когда она написала тест, тоже не исправило дело. Она явно была расстроена, снова начала показывать свои рабские повадки, которые я на дух не переносил. Она была немногословна, перекидывалась со мной одним-двумя словами, когда отвечала, в основном общего содержания, как будто она, на хер, не слышит ничего, что я говорю, и отвечает рефлекторно. Я замолчал, ожидая, что она просто выплеснет все, но часть меня опасалась, что она начнет снова называть меня «сэр». Вскоре я перестал себя контролировать. Я наорал на нее за ее поведение, и она призналась, что расстроена из-за мамы, чертовски удивив меня – это дерьмо я ожидал услышать в последнюю очередь. Я подумал, что, может, она запаниковала на тесте и завалила его, а теперь боится моей реакции, но даже не думал, что причина серьезнее. Я чувствовал себя полным уродом из-за своей нетерпеливости, но не понимал, б…ь, почему она, на хер, просто не пожалуется мне, вместо того, чтобы позволять этой хрени съедать ее изнутри.

Она начала всхлипывать, впервые со времени ее приезда она сорвалась из-за матери, а я просто держал ее, пока она выплескивала боль. Она упомянула мою маму, и эта рана чертовски саднила, но я затолкал глубоко внутрь и гнев, и боль, потому что Изабелла должна была понять, что ее страдания не нелепы. У нее есть право страдать. Да, ее мать все еще дышала, но не могу представить, как бы я себя чувствовал, если бы, б…ь, женщина, родившая, вырастившая и любившая меня, была порабощена. Как по мне, лучше смерть, чем это дерьмо. И пока я держал ее, я думал, а как считает она. За все эти годы мук, которые она пережила, сколько раз она хотела просто закончить это? Я всегда считал самоубийство хреновым и трусливым решением, но со смертью боль бы прекратилась… даже если другие страдали бы после твоего поступка.

Я не спрашивал ее, хотя мне и было любопытно, я не хотел знать гребаный ответ. Я не знаю, в каком херовом мире она существовала, и я даже думать не хотел, б…ь, какой была бы моя жизнь, погибни она прежде, чем я ее узнал.

Остаток вечера был сдержанным, это мрачное ощущение не отпускало ни на миг. И весь конец недели прошел точно так же до самой пятницы, когда я уже начал думать, что, б…ь, схожу с ума. У нас была чудесная неделя вместе, и ничто даже отдаленно плохое не случилось, я не мог понять, почему это долбаное предчувствие не проходит. Мне все время казалось, что там, за углом, что-то есть, и оно только и ждет, чтобы схватить нас за задницы.

Я уже думал, может это все мой пессимизм, я привык воспринимать мир, как большое дерьмо, поэтому просто постарался забыться. Но в тот момент, когда отворилась парадная дверь, и раздались шаги по гостиной, мое волнение возросло трижды, я оторвался от Изабеллы, чтобы встретиться с любой хренью, ожидающей нас. Понятия не имел, что надвигалось, но я был крайне уверен, что ничего хорошего.

Как я уже сказал, у меня было охеренно дурное предчувствие.

Мой отец застыл на месте, как только заметил нас, он выглядел совершенно измотанным и обеспокоенным. Я видел ярость в его глазах, а еще панику, и это чертовски напугало меня, потому что я оказался прав. Гребаный шторм был на пороге, я видел это по выражению его лица.

Мое сердце грозилось выскочить из груди, я ощущал, что эта хреновина сейчас просто взорвется. Я пытался оставаться спокойным, чтобы Изабелле было легче. Я интуитивно передвинулся и закрыл ее своим телом, смена позы не укрылась от отца, гнев в его глазах стал ярче. Я уставился на него, думая, что, на хер, происходит, в голове я проигрывал худшие сценарии. Кто-то, б…ь, узнал, что она principessa, с кем-то произошла беда, сюда идут гребаные копы… все это встало перед глазами, я начал тяжело дышать, мне казалось, что мир, б…ь, пошел против нас.