Повернулся ключ в дверях. Вернулась няня Арефья и дворник.

— Ну, ты подумай! — заворчал он. — Как сквозь землю провалились.

— Да ну… — махнула рукой няня Арефья.

— Они, наверное, через ограду между прутьями пролезли.

— Разве ж пролезешь? Разве мыслимо? — удивился дворник.

— Это тебе, толстому, немыслимо, — топала валенками по комнате няня Арефья. — Тебя и голод не берет. А они тощенькие, что мышки, заморенные, косточки одни, они пролезут…

— Ну, да бог с ними! Пускай себе идут, — вдруг сказал дворник добрым голосом. — А куда их везут-то?

— Кто его знает, — вздохнула няня Арефья. — Кто его знает. Все равно плохо. Ты сегодня у ворот дежуришь? — спросила няня Арефья.

— Нет, — сказал дворник. — Не буду я дежурить. Посижу, пока стемнеет, да пойду спать. Что мне сидеть! Нешто тут что-нибудь своруешь, в этом доме? Куда ж девчонки-то девались? — И он потянул носом воздух.

Мака вспомнила, как бывает в сказках.

«Чую, чую, русским духом пахнет», — сейчас скажет дворник. Мака замерла.

— Чтой-то у тебя сыростью пахнет. Дровец тебе принести, что ли? Надо, надо истопить. Гляди-ка, вон сырость по стене пошла. Экой дом, право, страшной! — дворник похлопал рукой по стенке.

— Ну, иди ты, — заворчала на него няня Арефья.

— Мне надо на дежурство идти. Дай собраться…

Няня Арефья подтолкнула Дворника к двери. Он, скрипя сапогами, ушел. Няня Арефья заперла дверь.

— Ну, мыши, целы?

— Мы тут, — пискнули, чуть дыша, девочки.

— Ладно, спите пока. Я пойду дежурить, а когда стемнеет, выведу вас.

Няня Арефья сунула им по кусочку сахару.

— Пососите да спите, — сказала она и закрыла девочек теплым одеялом.

— Хорошо, да? — спросила Мака, но Лисичка не ответила. Она уже спала. Заснула и Мака.

Проснулась она от непривычной теплоты. Рядом сопела Лисичка. Приятно грело толстое одеяло. В комнате было темно.

Мака толкнула Лисичку.

— Вставай, наверно, сейчас няня Арефья придет. Уже темно.

Лисичка проснулась. Она пощупала рукой матрас, подушку, одеяло и Маку.

— А, — сказала она, зевая, — я проснулась.

И в это время повернулся ключ в замке. Пришла няня Арефья.

— Мыши, — шепнула она, заперев дверь изнутри. — Вставайте!

— Мы уже встали, — сказали девочки и спрыгнули на пол. В темноте они разыскали свои калоши, шубы, капоры и оделись.

Няня Арефья тихо открыла дверь, и девочки вышли во двор. Темнела решетка забора. Черные ровные стояли прутья.

— Стойте тут, я посмотрю, открыты ли ворота. — И няня Арефья пошла, пробираясь по стене, к воротам.

Девочки застыли, прижавшись друг к другу, прижавшись к перилам лестницы. Няня Арефья вернулась.

— Ворота заперты, — сказала она, — нельзя выйти.

Несколько минут все молчали. Ночной озноб пробирал Маку.

— Нет, — вдруг сказала она. — Няня Арефья, ты сказала дворнику, что мы ушли через забор?

Лисичка подпрыгнула.

— Мы пролезем. Идем скорее!

— А вдруг не пролезете? — Няня Арефья пощупала девочек. — Нет, это шубы толстые, — сказала Мака. — Мы их снимем. Пролезем, а потом наденем.

И, прячась за деревьями, они пошли в глубь сада.

Мака влезла на каменный барьер и протиснулась между прутьями. Через минутку она уже стояла на тротуаре.

— Дай скорее шубу, — сказала она, щелкая зубами. Шуба пролезла через решетку.

Но Лисичка даже без шубы застряла между прутьями.

— Ой, что делать? — испугалась Лисичка.

— Втяни живот, — сказала Мака. — И не дыши. Ты выдохни весь воздух.

Лисичка пролезла.

Няня Арефья протянула ей через решетку шубу. Потом просунула голову между прутьями. Мака поцеловала ее в одну щеку, Лисичка в другую.

— Спасибо, няня Арефья, спасибо, — шептали девочки.

Няня Арефья кивала им сквозь прутья головой. В остроконечных капорах, в длинных шубах Мака и Лисичка пошли по пустой темной улице. Было, наверное, уже очень поздно.

— Я знаю, я знаю, — повторяла Лисичка. — Сейчас эта улица кончится, и направо будет сад.

Улица кончилась, и направо был сад. Белая луна висела над белыми подушками снега.

— Я сегодня к тебе, — сказала Мака. — Я у тебя переночую. А завтра утром я к Сергею Прокофьевичу пойду. Он очень хороший, Сергей Прокофьевич. Он очень хороший. У него все мои вещи. У него моя Тамара. И он поможет мне найти маму.

— Вот мой дом, — обрадовалась Лисичка. — Вот они, мои ступеньки… Вот моя квартира.

Лисичка ударила кулаком в дверь. Гул понесся по лестнице.

— Мама спит, наверное, — сказала Лисичка и стала ногами брыкать дверь.

За дверью раздался испуганный голос. — Кто там?

— Мама, это я! — крикнула Лисичка. На всей лестнице защелкали ключи, захлопали двери. Все жильцы проснулись, все хотели посмотреть, кто это грохочет в дверь.

— Мама, это я! — крикнула еще раз Лисичка.

Открылась дверь. Со светильником в дрожащей руке стояла Лисичкина мама. Видно было только ее испуганное лицо.

— Мама, это я, — прошептала Лисичка. — Мы убежали из приюта. Завтра утром весь приют куда-то увозят. А я хочу с тобой жить.

Лисичка уткнулась в мамин живот. Мака молча ждала чего-то.

— А это кто? — спросила Лисичкина мама, увидев Маку.

— А это… — Лисичка схватила Маку за руку. — А это Маша. Она должна найти свою маму. У нее мама потерялась. Пускай она сегодня у нас побудет.

И Мака вошла в Лисичкин дом.

На следующий день с раннего утра по улице потянулись подводы, лошади, пушки, пулеметы. Спешно уходили из города войска белого генерала. Солдаты шли пешком, офицеры ехали верхом и в экипажах. Вслед за войсками бежали мальчишки и громко свистели. Мальчишки висели на заборах, на воротах, сидели на фонарных столбах. Они кидали в солдат снежки и улюлюкали. На них никто не обращал внимания.

Лисичкина мама сказала, что по улицам ходить опасно, и Мака не пошла к Сергею Прокофьевичу. Вместе с Лисичкой она смотрела, как из домов вытаскивали мебель, как наваливали ее на подводы. Как в дверях одного дома застрял блестящий шкаф и как его там бросили. Из ящиков шкафа, высыпались белые хрустящие салфетки и по ним ходили, по ним бежали…

— Скорее! Скорее! — кричала какая-то растрепанная барыня в расстегнутой меховой шубе и бегала сверху вниз и снизу вверх, задыхаясь, хватая все невпопад, все роняя, все забывая.

— Скорее! Скорее! — кряхтели грузчики, обламывая об лестницу резные ножки кресел и диванов…

Скорее, скорее… Тарахтели по улице колеса повозок, тележек, пушек… Звенели шашки, шпоры… Развевались по ветру полы, сапоги топтали снег…

Из города вместе с белыми уходили все те, кому хорошо при них жилось. Уходили толстые лавочники, вытаскивали из подвалов мешки, ящики… Взваливали свое добро на подводы.

Уходили немецкие солдаты, низко надвинув на лоб каски, ни на кого не глядя.

Белые офицеры сгоняли с подвод солдат, а генералы сгоняли офицеров. Кто был сильнее, тот устраивался получше.

На улицах все скрипело, тарахтело и суетилось. Из погребов выкатывали последние бочонки. Пьяный офицер цеплялся за колеса отъезжающей подводы. Толстый генерал колотил тросточкой по его рукам. Крик, ругань и грохот висели в воздухе.

Наконец стало тихо. Улицы опустели. Все дома насторожились, примолкли. Над голубым снегом заплясали белые кружевные звездочки-снежинки.

Тогда в глубине прямой улицы появились всадники. Широкое красное знамя реяло над ними. Весело улыбаясь, ехали кавалеристы, как хозяева, оглядывая пустые улицы, дома и заборы.

Вдруг захлопали двери, заплескались радостные голоса. Люди, наскоро одеваясь, бежали на улицу. И скоро Красная Армия ехала между двумя шумными ликующими рядами людей.

— Ур-ра! — перекатывалось от дома к дому, от улицы к улице.

Еще несколько дней Мака не могла пойти к Сергею Прокофьевичу. Днем она вместе с ребятами лазила по заборам и под заборами, по снежным кучам, махала руками, кричала «ура!». Она кричала «ура!» каждому красноармейцу, каждой не спеша едущей пушке, каждому красному флагу. Мака, в смешной длинной шубе, в остроконечном капоре, старалась кричать громче всех. Ведь она встречала старых знакомых.